Дорога к дому - [16]

Теперь становилась понятна причина беспечности приграничников, не выставивших часовых на вышках и оставивших ворота раскрытыми как постель для новобрачных, с такой-то охранной системой! Но это, в свою очередь, породило новые вопросы. Установить подобную сеть мог только настоящий знаток, мастер, достигший невероятных высот в вязи. Например, путник, сам немало поднаторевший в искусстве формирования потоков, не представлял себе даже, с какого конца взяться за подобное, а уж цена у такой системы была и вовсе запредельна и уж наверняка точно выходила за рамки возможностей небольшого приграничного поселения. Но ведь была же! Очень интересно. Человек припомнил, что ему доводилось встречать нечто подобное в крупных городах у южных рубежей, на границе нейтральной полосы, отделяющей его филиал и соседний, так называемый филиал Катека. Но здесь, на севере, вдали от признанных центров искусства… Это было что-то новое. Тем более новое, что северяне предпочитали не охранные, а жесткие атакующие системы защиты, типа «Огненных шипов» или «Мёртвой полосы».

Войдя, наконец, в поселок, путник направился к хоттолу, размышляя о том, с чем ему довелось столкнуться при входе. Мимо него прошло несколько человек, не обративших ни малейшего внимания на появление незнакомца, и эта беспечность, уверенность в своей безопасности окончательно покоробила путника и вывела из себя. «Надо же, — с отвращением не лишенным, впрочем, некоей толики зависти, думал он. — Живут в двух шагах от перехода, в тени гор, а ведут себя точно южане». Он понимал, что его гнев вызван скорее сожалением о собственной неспособности — оказавшись после долгого отсутствия в благословенных внутренних землях — расслабиться и успокоиться. Вечная настороженность и готовность в любой момент встретить опасность, впитавшиеся в кожу и плоть, лишили его способности радоваться чужому счастью. Он уподобился старой собаке, которую били слишком часто и незаслуженно, и которая теперь уже не способна оценить и принять ласку и доброту.

Приблизившись к хоттолу вплотную, он в который уже раз удивился.

Над потрескавшейся, но всё ещё очень крепкой дверью, прочно пришпиленные к стене, красовались — потемневшие от времени и непогоды — изогнутые, закрученные рога, длиной с руку взрослого человека. Путник, бросив мимолётный взгляд на это весьма впечатляющее украшение, презрительно хмыкнул. Они были явно скопированы с боевых рогов греммелов. Но, присмотревшись внимательней, он перестал усмехаться. Мелкие детали и тихий, почти неприметный зеленоватый отсвет, игравший в глубине широких спиралей, ясно говорили: это не подделка. «Любопытная деталь, — отметил он про себя. — Либо хозяин грешит излишним самомнением, либо…»

Он резко оборвал поток собственных размышлений. Что толку гадать? Лучше посмотреть на этого любителя опасных трофеев, тогда и делать выводы, как себя с ним вести.

Человек, давным-давно лишившийся своего имени — а вместе с ним места в жизни — и привыкший думать о себе как о Безымянном, открыл тяжелую, разбухшую за время весенних ливней дверь и, помаргивая от яркого света, хлынувшего наружу, неторопливо переступил порог.

Глава 2 Старый хоттол

Память, зачастую, это всё что нам остается… Но не редко и этого слишком много.

Катек-Вэйр Саптим, в будущем — Верховный Патриарх филиала Катека. Из мемуаров патриарха Роджера де Гар-Рекеса.

В это было трудно поверить и всё ж приходилось признать: даже могучий великан Никлас показался бы лишь обычным, средним человеком на фоне хозяина хоттола — необъятной ширины великана, прислонившегося к высокой и массивной стойке на другом конце длинной, но не особо широкой, комнаты, и оживленно болтающего о чем-то с соломенноволосым человеком, у которого в руках было зажато штук шесть круглобоких глиняных кружек с высокими и пышными пивными коронами. Светловолосого вскоре окликнули, и он, кивнув напоследок хоттолену, отправился к столу, у которого его нетерпеливо поджидало несколько приятелей.

Людей в помещении, несмотря на стремительно приближающееся к полуночи время, оказалось до изумления много, и лишь некоторые из них — если судить по внешности — были местными. Большинство составляли горняки с дальних выработок — этих легко было опознать по сбитым рукам и лицам, темным от впитавшейся пыли, которую не брали ни вода, ни мыло. Также присутствовали несколько богато одетых караванщиков, ведущих неспешный разговор в окружении молчаливой охраны, оберегавшей покой своих нанимателей от нежелательного вмешательства посторонних.

А в ближайшем к двери углу устроилась небольшая компания ведущих себя на удивление прилично подземщиков. Эта раса хоть и была причислена грозной Конфедерацией к недочеловеческим и потому формально находилась вне закона, пребывала в иерархии Терры на особом положении. Говоря проще, на них повсюду смотрели «широко закрытыми глазами», старательно игнорируя их не совсем человеческую природу. Их терпели даже в столицах филиалов — что было настоящим подвигом для высокомерных конов, но нигде, кроме их родных выработок и штолен, не любили. Ради справедливости к представителям человеческих рас, стоит сказать, что эта нелюбовь была вызвана не их происхождением или внешним видом — невысокие, щупленькие, с болезненно-бледной, точно рыбье брюхо, кожей, но невероятно крепкие и сильные, они разительно выделялись среди людей; а поведением и манерами самих подземщиков, заслуженно получивших репутацию самых агрессивных, нахальных, жадных, вечно пьяных и бессовестно врущих существ из всех когда-либо живших под солнцем. Но, по большому счёту, обычные подземщики были безвредны — в отличие от своих «серых» сородичей. А уж когда дело доходило до работ с камнем или в горах, то и очень полезными, потому и «закон крови» на них не распространялся с той губительной неотвратимостью, что на других представителей нелюдских рас.