Дорога издалека. Книга 2 - [48]

Салыр даже на минуту не задумался — тотчас с готовностью дал согласие. Одели-пальван, сидевший по правую руку от предводителя, нахмурился, но промолчал. А Тувак-сердар, проворно поднявшись, проговорил своим тонким, скрипучим голосом:

— Приедем обязательно! Не сомневайтесь, уважаемый гость. Для Салыр-мергена все пути открыты.

С тем Сеидкул-бай и уехал, сам Салыр с почетом проводил его к барханам, что окружали впадину у колодцев Кыран.

— К узбекам поедете, — три недели спустя, когда начались сборы в путь, хмуро, с затаенною тревогой, повел речь Одели-пальван. — Как бы не случилось беды… Человек тридцать, я думаю, нужно вам с собой взять, да чтобы у каждого винтовка исправная и патронов побольше. В тех краях наши давно не бывали. Мне-то ведомы там все дороги. В тринадцати верстах — Камачи, а там Мамедша-мирахур…

— Э, брось! — беспечно отмахнулся Салыр. — Не на битву едем. Как говорят, не позвали — не суйся, зовут — не отказывайся… Сеидкул-бай, уж на что спесивый, сам пожаловал на той приглашать. Лутчеки у него до сих пор на службе, хоть и тайно. Защитить сумеет гостей в случае чего. А не поедем — обидится, дружба врозь… А дружбу с такими, как Сеидкул, терять не годится, сам понимаешь.

Одели промолчал. А тем временем Тувак-сердар отдавал распоряжения от имени самого вожака: двух верблюдов навьючить подарками, а в сопровождение — всего лишь троих джигитов, чтобы люди видели: не знает страха перед врагами «лев Кизылкумов».

Дорогих гостей встретили за много верст до Ковчуна. Десяток всадников, наряженных в праздничные халаты, лисьи малахаи, на конях, с лентами в гривах, гарцевали на дороге и почтительно расступились перед Салыром и его людьми, пристроившись позади их небольшого каравана. Вот и кишлак. Свадебный той в разгаре. Сам хозяин, Сеидкул-бай, в воротах своего просторного двора. Коней Салыра и Тувака берут под уздцы молчаливые джигиты, помогают всадникам спешиться. В наступившей тишине звучат взаимные приветствия, расспросы о здоровье. Салыр и Сеидкул заключают друг друга в объятия. Гостей ведут к дому в дальнем конце двора. Высокий дом, просторный: прихожая, гостиная, в глубине еще несколько комнат. А на крыше навалены сухие ветви саксаула и черкеза. В гостиной по всему полу кошмы, расшитые цветами, алыми и голубыми, бархатные подушки там и тут. Салыр с Туваком, за ними Сеидкул-бай, двое его родственников, разулись у порога, расселись на паласах. Мигом возле каждого появились бордовые чайники с горячим чаем. Не успели гости наполнить пиалы, как появились касы с шир-чаем — чаем на молоке, с бараньим жиром, перцем и солью, потом пельмени под сметаной и сливками, дальше катлаклы-нан — лепешки из тонких промасленных слоев теста, горячие и ароматные, только из тамдыра… Потекла неторопливая беседа. Когда были опорожнены пузатые чайника, двое слуг внесли громадное блюдо с пловом.

— Берекелла! Во имя господа! — возгласил Сеидкул-бай. — Поверь, дорогой Салыр-сердар, мы искренне рады видеть тебя здесь, у себя, в день торжества!

— Мы тоже рады душевно, — с учтивостью ответил Салыр, — воздать честь твоему дому. Пусть в нем один той следует за другим. И всякий раз мы будем готовы вас навестить.

— Да будет так! — хозяин молитвенно возвел глаза к небу, поднял руки. — Аллах да услышит слова твои!

После этого он первым взял чурек, разломил, обратился к сидящим:

— Угощайтесь! А сперва вознесем молитву всевышнему.

Оба гостя и хозяин, глядя в пол, забормотали: «Бисмиллахи р-рахмани р-рахим… Во имя аллаха милостивого, милосердного…» Затем все потянулись к ломтям чурека и блюду с пловом. Воцарилась тишина, только слышалось приглушенное чавканье.

Хозяин и Салыр за время угощения перебросились несколькими фразами, а Тувак почти ни слова не проронил, как приехал. То ли утомился за дорогу, то ли чувствовал недомогание. Сидел молча, опустив голову.

— Хей, Тувак-сердар! — окликнул его один из родственников хозяина, вытирая сальные пальцы о сачак. — Видать, не по сердцу тебе угощение! На тое нельзя не отведать плову. Съешь, сколько можешь. На меня не гляди, я-то уже сыт по горло. А если на душе кручина, забудь! Сейчас бахши пригласим, взвеселим сердца.

Тут все поглядели на Тувака, и вновь воцарилась тишина.

— Верно, — помедлив, пряча глаза от сотрапезников, отозвался он. — Той — дело доброе, святое. Гуляй, сколько душа желает, только бы творец от смерти уберег…

Неуместным прозвучало слово «смерть» в празднично убранной комнате, за обильным угощением. Как сказал Махтум-кули: «Смеяться неприлично, придя на поминанье». Точно так же на празднестве: о смерти заводить речь совсем не подобает. То, что не к месту произнес Тувак, запало, однако, в душу каждого из сидящих за сачаком. Люди примолкли, насупились. Все — кроме одного Салыра.

— Ох, дорогой Сеидкул, — довольно проговорил он, откидываясь на подушки, — угостил так, что лучше некуда! Если ты не против, давай послушаем бахши на вольном воздухе.

Хозяин согласился, все один за другим вышли из комнаты. Во дворе и на прилежащих улицах пиршество было в полном разгаре. Дымились казаны, далеко разносился говор и смех многих десятков людей, которые кучками сидели прямо на земле, на кошмах, вокруг котлов с похлебкой, подносов с пловом. Кое-где уж звенели дутары, заливались на высоких нотах дудки — туйдуки, гнусаво пели скрипки — кеманчи, ухали бубны. В двух концах двора пели бахши, явно состязаясь в силе голоса и затейливых руладах.