Дорога издалека. Книга 2 - [46]

Проговорили час, другой. Нобат рассказал немного и о своем эскадроне, о боевых товарищах. Кое-кого из них мать и Донди хорошо помнили.

— Что же, сынок, — улучив момент, Бибигюль-эдже все-таки осмелилась задать мучивший ее вопрос. — Надолго ли ты домой? Неужто опять уедешь — и ни слуху, ни духу?

— Угадала, мама, — Нобат старался говорить спокойно. — Приехал ненадолго и уеду снова. Только теперь служить буду неподалеку — в Керки. Уже не на военной службе. Но все равно, враги нам пока передышки не дают. А вы здесь не горюйте, я буду наведываться.

Конь во дворе хрупал свежим, только что с поля, клевером, временами коротко ржал, копытом рыл землю. Нобат уже не один раз выходил проведать своего Вороного, с которым успел сдружиться за десяток дней службы в окрчека. Вот Вороной опять заржал. Нобат поднялся, вышел во двор.

— Дома ли хозяева? — раздался от калитки знакомый мужской голос. Вслед за тем калитка приотворилась, во двор шагнул человек — невысокий, сутуловатый, одет скромно, однако опрятно. Бекмурад Сары! Вот кто первый пожаловал в гости, после того, как весь Бешир из конца в конец облетела весть: Нобат Гельды приехал!

— Входи, дорогой Бекмурад! Салам алейкум!

— Салам! — гость протянул обе руки для приветствия. — Да будет благополучным твой приезд… Ох, брат, до чего же тебя тут не хватало. Да и отряду твоему нашлась бы работа…

— Знаю, друг, уже знаю кое-что про ваши дела, — Нобат повел гостя в дом. — Ты, говорят, молодцом действовал. Ну, рассказывай теперь все.

Бекмурад поздоровался с женщинами, и прошел к сачаку. Секретарю партийной ячейки было о чем рассказать, а Нобату, начинающему чекисту, — послушать. Вскоре подошли и другие односельчане; далеко за полночь затянулась душевная беседа давних друзей, единомышленников, товарищей по общей борьбе.

Высоко взберешься — падать больней

В смутные годы Салыр вел себя осмотрительно. Рассчитывал каждый свой шаг, единого слова на ветер не бросал. Как говорится, береженого и бог бережет… Действовал только наверняка, бил без промаха. Оттого и славу стяжал далеко за пределами родных мест. Люди считали его ловким, бесстрашным, удачливым и рассудительным. Ловкости, изворотливости в самом деле было Салыру не занимать. Как мы знаем, еще во времена эмира сумел он раздобыть в Бухаре бумагу на право взимать «пошлину» с торговых караванов, якобы ради их же безопасности, на путях между Лебабом и Карши. Позже, когда старая власть зашаталась и рухнула, а новая еще не окрепла, Салыр требовал с караванщиков «пошлину» уже только по праву сильного. Но вот стала Бухара народной республикой, новая власть начала править, по новым законам. Однако и тут Салыр не растерялся. Его земляк-одноаулец, молодой мулла, который и в прежнее время помог найти доступ в канцелярию самого кушбеги, оказался сторонником новой власти, видным служащим одного из народных назиратов — так теперь стали называть министерства. И этот человек снова помог Салыру получить в Карши, в окружном ревкоме, мандат на право взимать пошлину с караванов «для поддержания порядка на торговых путях, впредь до распространения компетенции народной милиции на территорию глубинных Кизылкумов между Карши и Беширом».

Не один год Салыр придерживался однажды выработанной тактики: обирал — под видом «пошлины» — исключительно караванщиков со стороны. Земляков своих, оседлых туркменских дайхан, а также чабанов в степи и в песках не только не трогал, но и оберегал, защищал, когда, случалось, нападали шайки калтаманов откуда-нибудь издалека. Оттого и поддерживали его местные жители, снабжали продовольствием, в трудную минуту предупреждали об опасности. За отвагу называли Салыра «волком пустыни», но нередко именовали почтительно: «лев Кизылкумов». Джигиты, которым вольготно жилось на стане у колодцев Кыран и от «пошлин» перепадала порядочная доля, неустанно расхваливали своего предводителя.

Но слаб человек. Кружит голову, ослепляет притупляет разум слава. Кого постоянно восхваляют, тот становится самонадеянным, перестает обдумывать и взвешивать каждый свой шаг.

А еще — кто неизменно удачлив, у того растет число недругов. Лютыми врагами Салыра сделались Абдурахман-караулбеги, позже и Мамедша-мирахур, былой союзник. Славе и удачам «льва Кизылкумов» остро завидовали Азиз-Махсум на левом берегу Аму, еще Клыч-Мерген, удалившийся на афганскую землю. В сложной обстановке, когда не только свободы, но и головы, того гляди, лишишься, Салыр совершил опрометчивый шаг — чтобы сорвать замыслы общих врагов, Абдурахмана и Мамедши, позволил временному союзнику Клыч-Мергену разграбить аулы по Лебабу. Не сразу дайхане дознались, что Салыр, многолетний заступник, предал их. Но уж как дознались — затаили против него неприязнь…

Салыр привык в любом деле выслушивать мнение своего наперсника Одели-пальвана. Тот плохих советов не давал. И вот теперь, когда Салыр, что называется, возомнил о себе, он уже не склонен был следовать советам даже самого близкого и надежного из своих сподвижников.

Когда поутихло на правобережье после того, как не удались походы Мамедши с Абдурахманом в глубь Кизылкумов, когда ушел на левый берег и больше не возвращался Клыч-Мерген, а его соперник Азиз-Махсум не отваживался переправляться через Джейхун, — в эту вторую зиму после свержения эмира и бесславного бегства его полчищ за рубеж дайхане вздохнули, наконец, свободно.