Дорога домой - [10]

Прошлым летом, когда созрели персики, он тоже в полночь выскользнул в сад. Луны не было, зато горели светлячки, видимо-невидимо, и он ел и ел спелые персики и был уже весь липкий от сока.

В ту ночь, впервые после расставания с Паксом, он дал волю слезам – всё равно их не видно, когда ночь и всё лицо в соке. В дом он вернулся на цыпочках. Вола не спала. Кажется, она поняла, что он плакал. Но ни о чём не спросила.

Теперь этот персиковый аромат его убивал: слишком много говорил он о доме, который Питер собирался покинуть. И о хозяйке дома, которую он обидел за то, что она предложила ему остаться навсегда. И он отвернулся от пирога.

– Не приедет, – сказал он снова. – Придётся самим ехать к нему завтра утром, чтобы он подписал разрешение.

– Приедет. – Вола задвинула противень в печь и плотно закрыла дверцу, будто обозначила: всё, конец дискуссии.

И она оказалась права. Спустя всего пятнадцать минут Питер услышал, как к дому подкатил старенький дедов шевроле и, чихнув и скрипнув, встал рядом с Волиным грузовичком. Питер подскочил к окну – убедиться. Потом окинул взглядом комнату.

В камине горел огонь, все масляные лампы тоже горели, отчего полировка мебели будто светилась золотом. Пол свеженатёрт воском, стол вычищен до блеска и уставлен Волиным праздничным фарфором, в жёлтом кувшине на каминной полке – целая охапка нарциссов. За окном в сумерках голубеют холмы.

Он открыл дверь и, стоя на пороге, наблюдал, как дед картинно распрямляет спину, будто сидел за рулём скрючившись. А потом начинает озираться. Питер с невольной гордостью представил, каково видеть всё это впервые. Вот бело-розовое цветение сада, вот зелёные аккуратные грядки на фоне красноватой земли. И дальше, за крепким сараем, – его собственная новая хижина.

Пока дед шёл по каменной дорожке к дому, Питер разглядел, что волосы у него аккуратно зачёсаны назад, а лицо розовое и гладкое – значит, заезжал после работы домой, чтобы принять душ и побриться.

– Ты приехал, – сказал Питер, хотя говорить это было глупо. – Я рад.

– Ненадолго, мне засиживаться недосуг, – проворчал дед. – Некоторые, знаешь ли, по утрам привыкли вставать на работу.

Он остановился на гранитной плите-ступеньке и заглянул в дверь с таким же удивлением, с каким смотрел и сам Питер, стоя перед этим порогом впервые год назад, – как будто ожидал, что внутри всё окажется в точности как снаружи, грубовато и примитивно.

– Входите-входите! – крикнула Вола из кухни. – Вы голодны, надеюсь?

Вот в этом Питер не сомневался. Войдя после работы домой, дед всегда в первую же минуту вскрывал пакет с чипсами и пиво, а уже потом подогревал себе какие-нибудь консервы на ужин. А у Волы в доме витали сегодня ресторанные ароматы.

Она сразу поставила на стол горячее и наложила им на тарелки столько, что подлива чуть не стекала с краёв. Пока дед ел, хозяйка вела светскую беседу – о погоде, о том, какие хорошие у Питера оценки в школе и как он организовал с друзьями бейсбольную команду. Дед кивал и жевал.

Вола разложила добавку – ещё по полной порции всего – и сказала:

– Стало быть, завтра.

Питер отодвинул вилку.

– Я его отвезу, – продолжала она. – Ваш внук заставил меня купить этот грузовик, вот как раз и пригодится. До водохранилища в Ландсбурге доедем, а дальше уж Питер будет двигаться вместе со своим взводом.

– Взводы у них, надо же! Тоже мне, воины. – Дед пренебрежительно отмахнулся. – Будто у них есть право так себя называть!

– А почему нет? – мягко спросила Вола.

– Я служил. Мой отец служил. Отец этого мальчика тоже служил. Настоящие воины – это… – Он потряс в воздухе сжатыми кулаками.

– Вола тоже служила, – сказал Питер.

Дед покосился вниз, на её ногу.

– Ну… – Он слегка сбавил тон. – Значит, поймёт, про что я. Воины – это… Это сила. А не какая-нибудь там кучка уборщиков-чистильщиков.

– А я думаю по-другому. – Вола проговорила это спокойным голосом. Ни вызова, ни осуждения в адрес того, кто видит всё иначе – не так, как она.

Питер в ней это ценил. Когда можно смотреть на одно и то же по-разному и не враждовать, это снимает напряжение. Однако в животе у него всё напружинилось, как не было уже год.

Вола взяла кувшин с сидром, наполнила бокалы, но не поставила кувшин на стол, а держала в руках.

– Это подарок, – сказала она, и Питер расслабился: кажется, они сворачивают с опасной темы. – Работа одного здешнего мастера. Я поделилась с ним дровами – у него все вышли, – а он дал мне этот кувшин. Это наша местная глина.

Дед Питера одобрительно крякнул.

– И вот я думаю, – продолжала Вола, – сколько лет ему понадобилось, чтобы научиться гончарному делу? И сколько часов ушло на создание этого кувшина? И сколько раз им пользовались, чтобы наполнить чаши?

Дед наклонился над своей тарелкой, Питер тоже взял вилку. Но Вола ещё не закончила.

– А теперь представьте: я швыряю этот кувшин о стену. Мне, конечно, придётся приложить силу, это да. Но разбить и сломать может каждый. Та сила, которую я уважаю, – в создании нового. – Она поставила кувшин на стол. Повернулась к Питеру и подняла свой бокал. – А ещё больше я уважаю тех, кто берётся возрождать старое.