Дорога домой - [7]

— Принял.

— Тогда вперёд.

Мы выскочили из вагончика и, почти одновременно, выстрелили по своим целям. Такого нашего появления никто не ожидал. Димка своего достал, а мой от неожиданности кувыркнулся за бульдозер, выронив ружьё и что-то вереща. Тот самый худосочный парнишка, которого я отпихнул локтем, метнулся к гусенице бульдозера и подхватил ружьё. Народ заволновался, но больше никто не решился на открытое действие. Мы побежали к КРАЗу и запрыгнули в кабину. Я уже закрывал дверь, когда в неё просочился парнишка, потеснил меня на сиденье и, высунув стволы в окно, жахнул дуплетом. В ответ так же раздались выстрелы. К нам бежали оставшиеся охранники, стреляя на ходу. Дима завел машину, повёл по просеке и, выскочив на просёлок, притопил на всю железку.

— А вот и погоня, — проговорил Димка, ворочая огромный руль. — Семёрка на хвост садится.

— Москвича не видать? — спросил я.

— Нее. Куда ему? А жигуль бодрый. С хвоста не скинем.

Километров пять мы ещё мчались, сохраняя лидерство. Потом семёрка стала нагонять, пытаясь обогнать слева. Дима крутанул руль, и преследователям пришлось отстать. Послышались выстрелы, видимо по колёсам, но пока бог миловал.

— Дима, ненароком, как бы не специально, пропускай их справа, — скомандовал я.

— Ты что задумал?

— Если их сейчас не пропустим, они нам колёса прострелит. И тогда попадём в аховое положение. А если увидят, что получится обогнать, колёса пожалеют. Это, как-никак их машина. Резиной по нынешним временам не разбрасываются. Они как планируют: обгонят, стволы в лобовое стекло наставят и всё.

— И?

— А мы им во время обгона картечь в крышу с двух стволов. Они же подставятся. А крыша у жигуля не бронированная. Жестянка. Прострелим, как бумагу. Пацан, готов?

— Готов. Зарядил. Меня Гошей зовут.

— Отлично, Гоша. Разряжаешь дуплетом своё ружьё и сразу из моего туда же. Бей в район водительского места.

Получилось, как пописанному. Жигули уже обгоняли нас, когда парень дуплетом жахнул из окна. Аж в ушах зазвенело. Тут же, бросив ружьё под ноги, перехватил моё и выстрелил опять. Семёрка пошла юзом, влетела под КРАЗ и, отброшенная бампером, вылетела в кювет и перевернулась. Не загорелась, конечно, но из неё никто так и не вылез. По крайней мере, пока я, перегнувшись через Гошу, смотрел в окно. Я уже опять усаживался на место, когда раздался ещё один удар, который бросил меня головой в лобовое стекло:

— Что это было? — спросил я, потирая ушибленный лоб.

— Прикинь! — возбуждённо заорал Дима. — Эти придурки на москвиче наперерез выскочили и решили своей консервной банкой нам дорогу перекрыть.

— И что?

— Да вон, из кювета выбираются. По-моему им догонять уже не хочется. Да и не на чём. Вон, кого-то на руках выносят. Идиоты.

— Больше никого не видать?

— Не видно. Кажись, оторвались. Только соляры немного. Они же с утра заливаются. А за день пожгли немало.

— Ну, насколько можно, нужно уйти подальше. Только вот с дороги надо бы куда-то на партизанскую тропу уходить. Ты, Дим, не знаешь эти места?

— Откуда мне? Я же не местный.

— Я знаю, — голос подал Гоша. — Я местный.

— Ну, показывай, Сусанин.

Мы съехали с дороги и стали пробираться просеками, балками и, чуть ли не тропами, благо, ходовая КРАЗа позволяла. До границы района не доехали километров десять, когда машина, съев последние капли солярки, заглохла. Мы сидели в темноте, обозревая окрестности в свете фар.

— Ну, всё, — хлопнул по рулю Димка. — Дальше на своих двоих.

Как ни хорошо было ехать, а пешком идти придётся. И это в кромешной темноте через лес. В машине нашли фонарик. Ну, как фонарик. Недоразумение не толще шариковой ручки и раза в два короче. Но хоть что-то. Мы закинули ружья на плечи, перепоясались патронташами и закрутили головами.

— А куда идти-то? — спросил я.

— За мной идите, — ответил Гоша. — Я эти места знаю.

— И откуда ты всё знаешь? Ладно, там местный. А здесь?

— Я здесь недалеко практику проходил, когда в лесном техникуме учился. Если туда к реке идти, в шести километрах леспромхоз стоит. А если сюда, километрах в двух заимка лесника.

— А в бараке сейчас баланду дают, — смешно протянул Димка, копируя героя из известной комедии.

— Смех смехом, а кушать что-то действительно надо. Да и в дорогу пайком обзавестись тоже не мешало бы.

— Здесь два варианта: или в леспромхоз, или к леснику, — предположил Дима. — Только там едой разжиться можно.

— Нет. В леспромхоз не пойдём. Там народу много. Мне в какое-нибудь рабство снова угодить не улыбается.

— Ну, тогда лесник. Веди, Гоша.

2

Часа через полтора ходьбы в темноте по буеракам и кушарам, мы, облепленные паутиной, в облаке мошкары, вывалились на поляну перед забором, огораживающим двор лесника. Заимка, насколько было видно в темноте, представляла собой классический тип подобного жилья. Просторная изба, сложенная из могучих брёвен и крытая, по-видимому, тёсом, подслеповатые окошки, из которых пробивался слабый неровный, видимо от керосиновой лампы, свет, дверь, сколоченная из толстой доски, Основательный забор и большой сарай, из которого доносилось мычание коровы. Осторожно, ощетинившись стволами, мы вошли во двор. А вот и первые непонятки. У просторной, как и всё здесь, будки, лежала мёртвая собака. И, скорее всего, отравленная, потому, что видимых повреждений не было, а вокруг головы растеклась лужа чего-то мерзкого. И это совсем нехорошо, если я правильно понимаю. Знаками я показал расстановку сил и, если Димка привычен к таким командам, то Гоша, на удивление, быстро схватил, чего от него хотят, и взял на прицел ворота. Дима бесшумно вскочил на крыльцо, дождавшись, когда я подошёл, рывком открыл дверь и, пропустив меня вперёд, заскочил следом. Единственное помещение освещалось керосиновой лампой, стоящей на самодельном дощатом столе. Посреди комнаты возвышалась русская печь, внушающая уважение своими размерами. Вообще, исходя из размеров всего, на что падал глаз, складывалось мнение, что здесь живёт великан или, по крайней мере, человек, страдающий гигантоманией. Вдоль стены под окном стояла грубо, но прочно сколоченная кровать, на которой в полутьме что-то слабо шевелилось. Быстро проконтролировав помещение, мы подошли к кровати и увидели на ней мужчину лет пятидесяти лежащего поверх покрывала в верхней одежде и сапогах. Мужчина неровно дышал, на бледном лице выступила испарина, а блуждающий взгляд бессмысленно метался по потолку.