Дорога дней - [79]
— Ничего, всякое бывает.
Чтобы утешить меня, Амаз вспомнил какую-то смешную историю из своей жизни.
— Эх, Рач-джан, столько мы еще в жизни наделаем ошибок, и ты и я — люди ведь…
Но я не находил себе места. Хотелось побыть одному. Я попрощался, Шап вышел вместе со мной. Я попросил его сходить в интернат и сказать воспитательнице, что Назик у них.
Утром чуть свет я пришел в интернат, но девочки там не было.
— Где Нунуш? — с тревогой спросил я у воспитательницы.
Она улыбнулась.
— Твой коротышка еще раз приходил, принес от отца записку. Просил, чтобы разрешили оставить девочку еще на один день.
Я пошел к Шапу. Взрослых не было дома. Назик сидела на тахте, а девять коротышек всячески старались развеселить Назик.
С тех пор Назик почти каждый день бывала в гостях у Шапа. Девочка шла туда с большой охотой. Видимо, ей нравилась молчаливая преданность девяти рыцарей.
Между тем Амаз с каждым днем становился задумчивее.
— Амаз!
— Что, Рач-джан?
— Ты вроде какой-то грустный.
— Да нет, с чего ты?
И так день, два, три. Я чувствовал, что он чем-то сильно озабочен.
И однажды, когда мы были одни, Амаз сказал:
— Рач-джан, я и Сагануш долго думали. Я вот говорю: где девять, там и десять. Да и ребенок хорошо себя чувствует среди этих чертенят. Ну, а у нас, сам знаешь, дочки нет… И ей хорошо будет, и нам в радость… Что скажешь, Рач-джан?
Маленького роста был Амаз, но как вдруг вырос в моих глазах он, отец девятерых детей, собиравшийся удочерить десятого!
В РЯДАХ
Маленький билет в клеенчатой обложке.
Когда тебе протягивают этот билет и рядом с портретом Ленина ты видишь красиво выведенную черной тушью свою фамилию, сердце переполняется невыразимым чувством.
Юноша, вручивший этот билет, наверно, хорошо понимает тебя. Он мягко улыбается:
— Ну, поздравляю, будь достоин…
Ты что-то невнятно отвечаешь, берешь билет и выскакиваешь на улицу. Хочется кричать, сообщить всем, что ты теперь комсомолец, член Ленинского комсомола.
Нащупываешь в кармане билет, сердце поет от счастья, и ты спешишь домой — поделиться своей радостью с близкими…
Мать сидит под тутовым деревом, перебирает рис.
После смерти Зарик она почти перестала улыбаться, а Мариам-баджи, Эрикназ и другие женщины стараются не оставлять ее одну.
Я подошел. Она подняла голову:
— Пришел, сынок?
— Да, мама.
Я вынул из кармана комсомольский билет и протянул ей.
Глаза матери увлажнились, а Мариам-баджи медленно прочла:
— «Рач Месропович Данелян».
Мариам-баджи и мать, конечно, не могли понять моего счастья. Мать просто радовалась за меня, а Мариам-баджи, не зная, что сказать, проговорила!
— Да хранит тебя господь! Хороший, очень красивый…
Всем, кроме Грануш, я показал свой билет.
Отец обрадовался не меньше меня. Он сказал:
— Сходи к крестному, покажи ему (речь шла о Газаре), пусть порадуется.
Потом я пошел к Папаянам.
Учитель был очень взволнован.
— Рад за тебя. Хорошие времена наступили, завидую тебе, Рач…
Я сел за рояль. Голова слегка кружится. Какая-то еще незнакомая мелодия поет в моей душе. Кто-то зовет меня издалека. Какой-то маленький мальчик, кряхтя, тащит огромный барабан. Горны весело трубят. Вначале мы все шагаем в строю, в красных галстуках. Потом постепенно галстуки исчезают и, соединившись, превращаются в огромное знамя, с которого улыбается Ленин… Четко чеканит шаг наш отряд… С балкона нового дома, что напротив, смотрит Газар и говорит тоном знатока: «Маладэц, Рач, здорово!..»
Я убежал.
Егинэ засмеялась мне вслед:
— Сумасшедший!..
…В комнате на полу был разостлан ковер.
На ковре шесть малышей стояли на головах.
Рыженькая веснушчатая девочка сидела на стуле и строго говорила тоном судьи:
— Шап делает лучше всех.
Кто-то из стоящих на голове засмеялся — я понял, что это Шап.
Ребята заметили меня.
— Вай, Рач, Рач! — весело закричала девочка, и новоиспеченные акробаты тут же вскочили на ноги…
Они облепили меня, как мухи. Я еле добрался до тахты. Один из младших Амазов повис на моей спине, другой — на шее, а на руках у меня была Нунуш…
— Смотрите, что я вам принес, — сказал я, извлекая из кармана конфеты.
Каждый взял свою долю. По предложению Шапа конфеты для остальных ребят я отдал Нунуш.
— А то мы их съедим, — объяснил Шап.
Наконец пришли Сагануш и Амаз.
— Вот молодчина, что зашел! — обрадовался Амаз.
Он и раньше любил меня, но, после того как появилась Нунуш, или, как он называл ее, Назан, Амаз еще сильнее привязался ко мне.
— Эти девять ребят мне богом дарованы, а этот ангелочек — тобой, — говорил он с повлажневшими глазами.
Амаз и Сагануш, узнав о моей радости, решили непременно отпраздновать ее.
…Тихая и ясная ночь. На Канакерской дороге, как солдаты, выстроились столбы в сияющих касках. Сквозь темную листву деревьев подмигивают тысячи огоньков, блестят, как глаза Нунуш и Шушик…
Где-то вдали виден озаренный лучами прожекторов Кантар. Тысячи Торгомов сейчас работают там.
На месте Кантара вскоре будет разбит детский парк…
С нетерпением дожидаются этого самые маленькие граждане города — Нунуши и Шапы.
И я мечтаю. Мечтаю о грядущих днях, о дорогах, которыми мне еще предстоит пройти.
ЭПИЛОГ
Я
Птенчик вырос. Он свил себе гнездо, и у него самого уже есть маленькие птенцы; каждый раз, возвращаясь с поля домой, он приносит им в клюве зернышки.
Годы гражданской войны — светлое и драматическое время острейшей борьбы за становление молодой Страны Советов. Значительность и масштаб событий, их влияние на жизнь всего мира и каждого отдельного человека, особенно в нашей стране, трудно охватить, невозможно исчерпать ни историкам, ни литераторам. Много написано об этих годах, но еще больше осталось нерассказанного о них, интересного и нужного сегодняшним и завтрашним строителям будущего. Периоды великих бурь непосредственно и с необычайной силой отражаются на человеческих судьбах — проявляют скрытые прежде качества людей, обнажают противоречия, обостряют чувства; и меняются люди, их отношения, взгляды и мораль. Автор — современник грозовых лет — рассказывает о виденном и пережитом, о людях, с которыми так или иначе столкнули те годы. Противоречивыми и сложными были пути многих честных представителей интеллигенции, мучительно и страстно искавших свое место в расколовшемся мире. В центре повествования — студентка университета Виктория Вяземская (о детстве ее рассказывает книга «Вступление в жизнь», которая была издана в 1946 году). Осенью 1917 года Виктория с матерью приезжает из Москвы в губернский город Западной Сибири. Девушка еще не оправилась после смерти тетки, сестры отца, которая ее воспитала.
Рассказ о бойцах-артиллеристах, разведчиках, пехотинцах, об их мужестве и бесстрашии на войне.
Клая, главная героиня книги, — девушка образованная, эрудированная, с отличным чувством стиля и с большим чувством юмора. Знает толк в интересных людях, больших деньгах, хороших вещах, культовых местах и событиях. С ней вы проникнете в тайный мир русских «дорогих» клиентов. Клая одинаково легко и непринужденно рассказывает, как проходят самые громкие тусовки на Куршевеле и в Монте-Карло, как протекают «тяжелые» будни олигархов и о том, почему меняется курс доллара, не забывает о любви и простых человеческих радостях.
Как может отнестись нормальная девушка к тому, кто постоянно попадается на дороге, лезет в ее жизнь и навязывает свою помощь? Может, он просто манипулирует ею в каких-то своих целях? А если нет? Тогда еще подозрительней. Кругом полно маньяков и всяких опасных личностей. Не ангел же он, в самом деле… Ведь разве можно любить ангела?
В центре повествования романа Язмурада Мамедиева «Родная земля» — типичное туркменское село в первые годы коллективизации, когда с одной стороны уже полным ходом шло на древней туркменской земле колхозное строительство, а с другой — баи, ишаны и верные им люди по-прежнему вынашивали планы возврата к старому. Враги новой жизни были сильны и коварны. Они пускали в ход всё: и угрозы, и клевету, и оружие, и подкупы. Они судорожно цеплялись за обломки старого, насквозь прогнившего строя. Нелегко героям романа, простым чабанам, найти верный путь в этом водовороте жизни.
Роман и новелла под одной обложкой, завершение трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго автора. «Урок анатомии» — одна из самых сильных книг Рота, написанная с блеском и юмором история загадочной болезни знаменитого Цукермана. Одурманенный болью, лекарствами, алкоголем и наркотиками, он больше не может писать. Не герои ли его собственных произведений наслали на него порчу? А может, таинственный недуг — просто кризис среднего возраста? «Пражская оргия» — яркий финальный аккорд литературного сериала.