Дорога дней - [7]

— Много будешь знать — скоро состаришься, — сказала жена парона Рапаэла, тикин Грануш, и на этом вопрос был исчерпан.

Внешне она была тихой и спокойной девушкой, день и ночь погруженной в заботы по дому Рапаэла. Казалось, Каринэ полностью согласилась с мнением «невестки-ханум» и перестала думать об учебе и о книгах. Голос ее мы слышали редко. Только по утрам, умывшись, она говорила соседям «доброе утро» и больше ни слова за день. Тикин Грануш не нравилось, когда, закончив работу, изредка по вечерам Каринэ выходила во двор, присаживалась на камень под тутовым деревом и молча слушала разговоры взрослых и чудесные сказки Мариам-баджи.

— Ишь, расселась! — злилась тикин Грануш.

Каринэ безмолвно уходила.

Беседа взрослых на минуту прекращалась, а Мариам-баджи то ли гневно, то ли горестно говорила:

— И что тебе нужно от нее?

У взрослых портилось настроение, разговор не клеился, и вскоре все расходились по домам.

Но Каринэ умела и улыбаться. Это случалось, конечно, лишь в отсутствие «невестки-ханум» и парона Рапаэла.

Чаще она улыбалась моей сестре Зарик, которая была моложе ее года на два.

— Каринэ! — звала Зарик.

— Что?

— Поди-ка сюда на минутку.

— Сейчас…

И, улыбаясь, подходила. Они долго шушукались. Я иногда слышал шепот Каринэ:

— Да нет, неловко как-то, дядя Месроп дома.

Дружба Зарик и Каринэ росла с каждым днем. Понемногу Зарик зачастила к Каринэ. Моим родителям была по душе эта привязанность.

— Можно мне к Каринэ? — спросила как-то Зарик.

— Можно, бала[15]-джан, — сказал отец и тут же добавил: — Пусть и она приходит…

— Не придет она.

— Почему?

— Тебя стесняется.

— Вай, вай, вай! — закачал головой отец. — Скажи ей, что я зову.

Немного погодя Зарик привела с собой Каринэ. Каринэ вошла и смущенно стала у дверей:

— Здравствуйте.

— Здравствуй, дочка, — ласково кивнул отец, постукивая молотком по подошве старого ботинка. — Подойди ближе, садись.

Каринэ вместе с Зарик подошла и уселась на краешке тахты. Мать налила ей и Зарик чаю и вновь достала из стенного шкафа заветное варенье. Мне стало ясно, что Каринэ дорогой гость.

— Почему к Зарик не приходишь, дочка? — с улыбкой спросил отец.

— Да так.

— Стесняешься меня?

Каринэ молчала.

— Не стесняйся, дочка. Разве отца бы ты стала стесняться?

И тут случилось неожиданное. Каринэ вдруг всхлипнула, на ее длинных ресницах повисли крупные слезы и заблестели под лучом света, как стеклянные бусинки. Она закрыла лицо руками и быстро выскочила из комнаты.

— Каринэ-джан! — закричала Зарик и побежала за ней.

Не знаю почему, мне тоже захотелось плакать. Мои родители с минуту растерянно молчали, потом мать тяжко выдохнула:

— Чтоб ей ослепнуть…

И я понял, что проклятье это относится к тикин Грануш.

А отец, может быть впервые за всю свою жизнь, возмутился:

— Тьфу вы, люди! Совсем замучили бедного ребенка!

ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ

Приближался конец учебного года. В мае было родительское собрание. На этот раз в школу пошли оба — и отец и мать.

— А на мое собрание небось не пошел! — упрекала Зарик отца.

— И на твое пойду, бала-джан, — оправдывался отец.

Мать накинула на голову кирманскую[16] шаль, которую отец купил на базаре два года назад. Отец надел свою праздничную одежду. Когда они вместе вышли, тикин Грануш — она была дома в тот день и полола в огороде вместе с Каринэ — сказала с усмешкой:

— Ишь, с каким форсом вышагивают башмачник и его жена!

Не знаю, что произошло со мной. Отец с матерью сделали вид, что не слышат, и вышли со двора, а я инстинктивно нагнулся и поднял камень. Он полетел в тикин Грануш, но она вовремя уклонилась, и камень задел плечо Каринэ.

— Вай! — скорее от удивления, чем от боли, вскрикнула Каринэ.

— Чтоб ты сдох, окаянный! — И на меня посыпался град проклятий и ругани тикин Грануш.

А я в смятении быстро выбежал на улицу, догоняя родителей.

«Ах, почему этот камень попал в Каринэ!» — чуть не плача, думал я. Я знал, что вечером поднимется скандал. Тикин Грануш, конечно, пожалуется мужу, оба они выйдут на балкон, вызовут моих родителей. Грануш будет ругаться и визжать, а Рапаэл скажет с философским спокойствием: «Я порядок люблю…»

Нам, ученикам, не позволили присутствовать на родительском собрании. Взрослые были в классе, а мы — на балконе второго этажа.

— Ну, — сказал Чко, — очень боишься?

Я удивился: неужели ему уже известно обо всем?

— Да не боюсь, только нехорошо это получилось.

— Что?

— Да то.

По удивленно раскрытым глазам Чко я понял, что его вопрос не имел никакого отношения к происшествию с камнем. Но было уже поздно: нас окружили кривоносый Амо, сын керосинщика Погос и несколько других мальчиков, и я вынужден был рассказать все подробно.

— Плохо, что камень попал в Каринэ, — сказал Амо, — а этой буржуйской жене так и надо.

— Держись крепче, чего нюни распустил! — накинулся Погос, заметив, что я собираюсь заплакать.

Мы еще не разошлись, когда взрослые вышли из класса. Мать радостно подошла ко мне и поцеловала. Лицо моего отца, беседовавшего с отцом Чко, сияло.

— Ну, молодцы, молодцы, — сказал он мне и Чко, — удалые вы ребята, ничего не скажешь!

Из отрывистых разговоров взрослых мы поняли, что оба «перешли», и мало того — с похвальными грамотами.