— Иже еси на небеси…
И хохотали во всю глотку.
Из школы Амо и Погос приносили бутылки и колбы, мастерили из досок и жести какие-то странные вещи, именуемые «моделями». Нас сжигали зависть и любопытство, а на все наши расспросы они снисходительно улыбались, приговаривая:
— Да ну вас, все равно ничего не поймете…
Мы не обижались — ведь они были правы.
Тем не менее ребята кое-чем все же делились с нами, объясняли, но это только больше путало нас.
А как-то мы услышали от них вот о чем.
В лагере Амо и Погос заинтересовались самолетом и парашютом. О самолете имели представление и мы с Чко. Раза два мы видели самолет в небе. Знали, что он сделан из дерева и железа, что в нем такой же мотор, как в автомобиле. Знали также, что с самолетов сбрасывают листовки, и поэтому, когда в воздухе кружил самолет, мы вместе со всеми выбегали на улицу и кричали:
— Айлоплан, кинь бумажки! Айлоплан, кинь бумажки!..
А о парашюте мы ничего не знали, не видели, не слыхали, и впервые о нем нам рассказали Амо и Погос.
— А для чего этот парашют? — спросил Чко.
Мы все снова собрались на церковном дворе. Был вечер. Герои дня — Погос и Амо — сидели на ступеньках церкви, а я, Чко и остальные малыши окружили их.
— Парашют для того, чтобы прыгать с самолета, — сказал Амо.
— Да ну?..
— Точно, — подтвердил Погос.
— А кто прыгает?
— Кто захочет.
Ответ Погоса, конечно, нас не удовлетворил.
— А зачем надо прыгать?
— Ну, если самолет в воздухе испортится, что будешь делать?
— А зачем ему портиться?
— Ну откуда я знаю! — разозлился Амо.
Мы испугались, что они рассердятся и не расскажут нам про парашют, поэтому Чко сказал примирительно:
— Ну ладно, испортится, а потом?
— Вот тогда летчик и выпрыгивает с парашютом, — сказал Амо.
— А этот парашют, ребята, — вставил Погос, — просто как зонт. Раскрывается, и человек уже не падает, а плавно опускается на землю.
Мы допоздна проговорили о парашюте. Мы с Чко так и не поняли, почему зонт поддерживает человека, но устройство парашюта до мельчайших «технических подробностей», среди которых самым основным было его сходство с зонтом, мы усвоили.
Домой я возвратился взволнованный, смятенный, и всю ночь мне снились зонты.
Следующий день был воскресный. Когда я проснулся, родители куда-то собирались.
— Быстренько умойся, — приказала мать, — выпей чаю, и пойдем.
— Куда?
— К тете.
Я очень любил ходить к тетке — у них был такой большой фруктовый сад, — но в тот день отказался:
— Не пойду.
— Почему? — удивилась мать.
— Уроки надо учить, уроки, — озабоченно ответил я.
— Ну, как знаешь, — сказала мать. — Только смотри не шали.
Я остался один и решил исполнить задуманное.
А задумал я вот что.
Несколько лет назад, когда мой отец болел не так часто, была у него своя лавка на Кантаре. Раньше, слушая рассказы матери или соседа, я представлял ее такой же большой, как у парона Рапаэла. Но вскоре узнал, что лавка-то вся валяется вместе с разным хламом у нас дома под тахтой. Это был огромный зонт, вернее, толстая, как рукоятка лопаты, палка, над которой раскрывался сшитый из белой когда-то бязи купол. Просто-напросто каждый день в своем углу на Кантаре отец втыкал его в землю рядом с ящиком с инструментами и работал в его тени, чтобы солнце не припекало голову.
Вытащить зонт из-под тахты было делом минутным. Я раскрыл его, проверил металлические спицы и, закрыв, потихоньку выскользнул из дому.
Через минуту я уже расхаживал по рапаэловской крыше, которая была выше всех других. Во дворе под тутовым деревом сидели на тахте Грануш, Мариам-баджи, Србун и о чем-то беседовали, а Каринэ копалась в огороде.
На крышу я пробрался незаметно, мог так же незаметно и спрыгнуть, но мне хотелось, чтобы все видели мою храбрость, и поэтому, стоя уже на самом краю с раскрытым зонтом, я крикнул:
— Парашют, парашют!.. — и, крепко ухватившись за ручку зонта, спрыгнул с крыши.
— Вай, ослепнуть мне! — закричала Мариам-баджи и, ударяя руками по коленям, бросилась ко мне, а за нею все остальные.
Еще в воздухе спицы «парашюта» прогнулись, зонт вывернулся, потом обвис, и я камнем шлепнулся на землю. От острой боли в ноге я закричал.
У Мариам-баджи подкосились ноги, и она хлопнулась на колени. Остальные подбежали и подняли меня. На земле рядом со мной валялся исковерканный зонт.
Очнулся я дома, на тахте. У изголовья плакали мать и Мариам-баджи, какой-то очкастый мужчина ощупывал мою левую ногу.
— Доктор это… — послышался сзади чей-то шепот.
Действительно, это был доктор, который с помощью сестрицы Вергуш перевязывал мне колено.
А рядом стояли отец и парон Рапаэл.
Закончив дело, доктор пошел мыть руки, мать заторопилась за ним с чистым полотенцем. Вскоре, вытирая руки, доктор снова вошел в комнату.
— Пройдет, — сказал он, — ничего страшного.
Он взял со стола широкополую шляпу.
Отец сунул руку в карман и беспомощно оглянулся.
— Я его пригласил, я и провожу, — вполголоса сказал парон Рапаэл и, будто незаметно, сунул врачу в карман пиджака пятирублевку.
Доктор ушел, с ним парон Рапаэл. Мать и Мариам-баджи, успокоившись, перестали плакать, а отец, обращаясь к стоящему в сторонке Газару, сказал:
— Вот это человек, я понимаю!..
