— А там написано: «Или ты даешь нам тысячу туманов, или мы возьмем твой магазин», — говорила Србун таким уверенным тоном, будто сама писала письмо.
Парон Рапаэл денег не дал, а Бабик сдержал свое слово.
Вечером все взрослые нашего двора обступили Рапаэла:
— Братец Рапаэл, верно, что Бабик прислал тебе письмо? — сразу же спросил мой отец.
— Нет.
— А говорят… — вмешалась жена Газара, Вергуш.
— Послушай, сестрица, — непривычно любезно обратился к ней парон Рапаэл, — вы что же, хотите, чтобы не только мой магазин, но и я совсем пропал?.. Невинное дитя свое чтоб сиротой оставил?..
— Это почему же сиротой? — удивились окружающие.
— А если Бабик узнает?
— То есть как?..
— Нет, нет, братцы, никакого письма я от Бабика не получал.
И ушел, оставив нас в сомнении.
— Боится, видно, — сказал отец.
— А то как же! — поддержали со всех сторон.
С того дня многие уверовали, что кража была делом рук Вабика, которого никто из наших и в лицо не видал.
А на парона Рапаэла смотрели теперь как на жертву. В квартале возрос его авторитет, как будто это событие вменялось ему в достоинство.
— Не повезло бедняге, — сказал мой отец и, желая помочь горю Рапаэла, одолжил где-то денег и отнес ему пятнадцать рублей — квартирную плату за три месяца, которую парон Рапаэл и не требовал, поскольку мой отец бесплатно чинил обувь на все его семейство.
Но не все думали так, как мой отец. Некоторые продолжали относиться к парону Рапаэлу по-прежнему. В их числе был, конечно, товарищ Сурен, который вообще ничего не говорил о случившейся краже. Что же касается Газара, то он заявил во всеуслышание:
— Да ну, никакого Вабика и письма никакого…
ВЕЧЕРОМ НА ЦЕРКОВНОМ ДВОРЕ
Происшествие на Кантаре постепенно предавалось забвению, жизнь, казалось, входила в прежнее русло, с той лишь разницей, что теперь парон Рапаэл больше бывал дома. На вопрос Газара, не намерен ли он вновь открыть торговлю, Рапаэл категорически ответил:
— Нет.
— Почему?
— А с чего начинать ее, торговлю-то? — и вздохнул так тяжко, что мой отец, присутствовавший при этом разговоре, потом часто повторял: «Эх, бедняга! Погас огонь в его очаге…»
Парон Рапаэл стал частым гостем в кофейне черного Арута, где подолгу беседовал с бывшим генералом Алагязовым, лысым Пионом и с нашим соседом Хаджи. Черный Арут теперь еще больше лебезил перед пароном Рапаэлом. Стоило тому войти в кофейню, как Арут вскакивал с места, а Рапаэл с видом убитого горем человека проходил в тот угол, где обычно сидел генерал Алагязов.
Для меня с Чко парон Рапаэл стал настоящей загадкой. Мы, конечно, помнили подслушанный на Кантаре разговор и особенно странное прозвище «артист», которое дал Рапаэлу продавец дынь. С тех пор мы ни разу не возвращались к этому разговору, но, не знаю почему, для нас обоих Рапаэл был таким таинственным, что мы, как тени, следовали за ним повсюду, стараясь остаться незамеченными.
Дни шли, а с Рапаэлом ничего странного не происходило. Ну что удивительного в том, что безработный человек часами просиживает в кофейне за стаканом пива или вполголоса беседует с посетителями?
Понемногу нам все это начало надоедать, мы уже стали искать занятия поинтереснее и с нетерпением ожидали Погоса и Амо, которые через несколько дней должны были вернуться из лагеря.
И вот тогда-то произошел еще один случай.
Уже несколько лет по городу бродил полуголый и босой человек, которого звали «сумасшедший Смбат». Рассказывали, что Смбат когда-то был очень богат. Теперь никто не знал, где он живет, днем он бродил по улицам с бубном в руке, пел и плясал и на заработанные медяки вечером ужинал в кофейне черного Арута.
К Смбату мы уже так привыкли, что даже не дразнили его. Разве что, когда с бубном в руках он проходил мимо, кто-нибудь из нас тихонько говорил:
— Гоп!
Сумасшедший подскакивал и громко кричал:
— Гоп! — и, подпрыгивая, удалялся.
Как-то вечером я и Чко шли из соседнего квартала. Было поздно, и мы притихли — собак боялись.
Когда мы проходили мимо церкви, мне показалось, что во дворе под деревом стоят двое.
— Чко, — прошептал я.
— Что?
— Там, во дворе, кто-то есть.
— Наверное, отец Остолоп.
— Погляди-ка, двое их.
В это время послышался какой-то звук, очень похожий на звон бубна сумасшедшего Смбата. Я и Чко приостановились у церковной ограды.
Что Смбат бродил тут ночью, нас не удивило, но кто же был второй?
В тишине двора мы различили шепот: несомненно, кто-то разговаривал с Смбатом, но о чем можно было говорить с сумасшедшим?
Мы прильнули к ограде и навострили уши. Вначале разговаривали так тихо, что невозможно было что-либо разобрать, но вскоре мы уже различали отдельные слова, обрывки фраз. Мы застыли от удивления — разговаривал сумасшедший Смбат, причем совершенно спокойно и, казалось, убеждая в чем-то собеседника.
— Подумай хорошенько, — услышали мы его шепот.
— Боюсь, — ответил другой.
— Бояться нечего, скоро все будет хорошо…
После этого они зашептались тише. Еще несколько минут мы не отрывались от ограды. Мы смутно сознавали, что присутствуем при необыкновенном разговоре Смбата с кем-то, того самого Смбата, который днем и двух слов связать не мог.
На церковном дворе еще разговаривали, когда Чко неожиданно и довольно громко выпалил:
