Когда Кино-Однорукий защитил Перечницу от парней, собиравшихся сбросить ее с моста, он сделал это не в своекорыстных целях. Он сделал это, потому что был достойным и благородным человеком и ненавидел насилие, в особенности по отношению к женщинам. А если потом дело запуталось, если Перечница как-то особенно посмотрела на него и пылко поцеловала его культяпку, а он почувствовал легкую щекотку, пробежавшую, как судорога, по руке, и растрогался, то что же из того? Это были звенья все той же цепи, перипетии, подводящие к неизбежной развязке. Это был перст божий.
Поцелуй в сморщенную культяпку позволил также Кино-Однорукому констатировать, что в нем еще не иссякла мужская сила. Он еще не стал бесполым существом, он еще кое-чего стоил. И он стал обдумывать практические шаги, которые можно было предпринять. Так у него родилась мысль каждый день ранним утром, пока еще не проснулось селение, подсовывать цветок под дверь лавки Перечницы.
Кино-Однорукий понимал, что тут нужно действовать осмотрительно. Все селение ненавидело Перечницу, сама Перечница была пуританка, а другая Перечница — пуганая ворона. Поэтому ему следовало соблюдать осторожность и скромность и до времени держать дело в тайне.
Он каждый день приносил новый цветок, а если цветок был большой, подсовывал под дверь только один лепесток. Кино-Однорукому было небезызвестно, что цветок, уроненный нечаянно, уносит ветер, но цветок, подброшенный намеренно, таит в себе бóльшую силу убеждения, чем золотые горы. Он знал также, что терпенье и труд все перетрут.
Через месяц переполненная нежностью Перечница излила душу дону Хосе, который был настоящим святым.
— Дон Хосе, — сказала она, — если женщина хочет забыться в объятиях мужчины, это грех?
— Смотря какое у нее намерение, — сказал священник.
— Никакого, только забыться в объятиях, дон Хосе.
— Но, дочь моя, в твои годы?
— Что вы хотите, сеньор священник. Никто не знает, когда придет его час. Любовь и смерть подкрадываются исподтишка. И если желание забыться в объятиях мужчины — грех, да будет вам известно, дон Хосе, я живу во грехе. И тут уж ничего не поделаешь. Я не смогу желать ничего другого, даже если вы мне скажете, что это самый тяжкий из всех грехов. Это желание сильнее меня.
Перечница заплакала.
Дон Хосе, как маятник, качал головой.
— Речь идет о Кино, да? — сказал он.
Перечница залилась краской.
— О нем, дон Хосе.
— Он хороший человек, дочь моя; но это просто несчастье, — сказал священник.
— Неважно, дон Хосе. Все поправимо.
— Что говорит твоя сестра?
— Она еще ничего не знает. Но у нее не хватит духа говорить со мной об этом. Да и какой толк от ее советов.
Но и Ирена, Перечница-младшая, наконец, узнала, что происходит.
— Неужели это правда, Лола? — сказала она. — Ты потеряла рассудок?
— Почему ты так говоришь?
— А ты не знаешь?
— Нет. Зато ты знаешь, что нам нужен мужчина в доме.
— Почему-то когда речь шла обо мне с Димасом, нам не нужен был мужчина в доме.
— Это совсем другое дело, сестра.
— Теперь потеряла голову ты, вот и вся разница.
— Кино порядочный человек.
— Димас тоже казался порядочным.
— Димас ухаживал за тобой, чтобы заграбастать твои денежки. Как только кончились твои пять тысяч песет, кончилась и его любовь. Ты это сама сказала.
— А ты думаешь, Кино ухаживает за тобой ради твоих прекрасных глаз?
Перечница-старшая оскорбилась:
— Какие у тебя основания сомневаться в этом?
— С виду, конечно, никаких, — согласилась Перечница-младшая.
— Кроме того, мне не придется прятаться от людей, как тебе. Я узаконю свою любовь христианским браком.
У Перечницы-младшей засверкали глаза.
— Не говори мне про это, прошу тебя, ради блаженной памяти наших родителей.
В селении еще не догадывались об этом жениховстве. Только когда Перечница и Кино в воскресенье вечером парочкой прошлись по улицам, оно стало наконец достоянием гласности. И вопреки опасениям Кино, герань на балконах не завяла, у коров не пропало молоко, земля не разверзлась и горы не рухнули. Распространившаяся новость вызвала всего лишь язвительные улыбки и двусмысленные намеки. Меньшего нельзя было и ожидать.
Спустя две недели Перечница-старшая снова пришла к дону Хосе.
— Сеньор священник, грешно ли желать, чтобы мужчина поцеловал тебя в губы и изо всей силы сжал в своих объятиях?
— Грешно.
— Тогда я грешу каждую минуту, дон Хосе, и ничего не могу с этим поделать.
— Вы с Кино должны пожениться, — без околичностей сказал священник.
Узнав приговор дона Хосе, Ирена, Перечница-младшая, возопила:
— Ты же на десять лет старше его, Лола, ведь тебе уже пятьдесят. Опомнись, поразмысли. Ради бога, приди в себя, пока не поздно.
Перечница-старшая только что открыла, что есть прелесть в прячущемся за горы солнце, и в скрипе телеги с сеном, и в медлительном полете коршунов под чистым августовским небом, и даже просто в том, что живешь. И она уже не могла отречься от этого открытия.
— Я решилась, сестра. А если тебе это не по нраву, я тебя не держу, скатертью дорога, — сказала она.
Перечница-младшая расплакалась, потом с ней случилась истерика, и, наконец, она слегла с высокой температурой. Прошла неделя. В воскресенье температура упала. Перечница-старшая на цыпочках вошла в комнату и отдернула занавески.
