Дорога через хаос - [3]

– Опять нарежетесь? – спросила Княгиня.

Но мы пошли в музей.

Медсестра мне рассказывала:

– …Мы тогда уезжали из бараков в новую квартиру, всю мебель оставили в нашей комнате. Диван с валиками, мама их обшивала полотном, шкаф, стол круглый, кровать железную, ещё комод стоял – и всё помещалось в комнате одиннадцать метров. Я спала в кровати сестрёнки младшей, в детской кровати до двенадцати лет спала. А сестрёнка когда со мной, а когда мама её к себе брала. А отец на диване. И ещё кот Тарасик. Умный. А когда переезжали, отец не велел Тарасика брать. Отец тогда болел и был жестокий. Сейчас он другой совсем, не узнаешь. Не пойму, почему его мама тогда не лечила. Очень трудно ей было. Я помню, она сестрёнке дала три копейки на квас, а я её уговорила купить тридцать граммов леденцов. Очень сладкого хотелось. Выбила чек, а продавщица не разобрала и взвесила нам не тридцать, а триста граммов. Мы так и ушли, ничего не поняли. Целый пакет. А поняли, когда съели. Очень сладкого хотелось. Совестно? А? Или нет? Двадцать семь копеек ей недодали. Или кассирше? А потом соседка рассказала, что у кассирши и продавщицы замечательные дачи по Ярославской дороге. А кот Тарасик меня в школу провожал. Я дойду до школы, скажу: “Тарасик… домой…” Он хвост трубой и обратно домой идёт. Мама сидит после работы с соседками, разговаривает у крыльца, скажет не глядя: “Тарас! Домой!” И Тарасик из кустов – прыг и домой идёт. Мы его оставили и в грузовик не взяли. Но он такой хороший был, тигровый, пушистый… его кто-нибудь подобрал, может быть… Я не плачу, вы не обращайте внимания, Николай Демьянович. Это у меня настроение минорное, Николай Демьянович, мне старшая сестра сказала: вас через два дня из больницы выписывают. Николай Демьянович, если у вас боли в коленке будут повторяться… Не болит?.. Ну ладно… Я старшей сестре скажу, что не болит…

…Каждый человек должен знать что-нибудь обо всём и всё о чём-нибудь, – сказал кто-то, кажется, Лагранж.

…Крепкое здоровье, интересное дело в жизни, много друзей – всё очень просто. Почему же это так трудно достижимо?

Я всю жизнь мечтал, чтобы у меня была куча детей. Только неясно было, кто их должен был рожать. Летающий муж, который легче воздуха, его окружающего, которому, чтобы удержаться за землю, нужно было проявлять нечеловеческое усилие, надо было носить свинцовые башмаки, как водолазы у Жюля Верна, и чтобы их можно было скинуть по желанию.

Но я так и не встретил летающую женщину. Ко времени мудрости они из детей становились взрослыми и проявляли нечеловеческие усилия, чтобы махать крыльями и подняться выше других. И никогда не пытались научиться летать. Но для этого надо стать мудрой. А им казалось, что мудрость – это детство, только под другим соусом. И они боялись.

…Поженились мы с Княгиней и стали жить плохо.

Мать у неё была чокнутая на воспитанности, на благородстве и тактичности. А сама злобная, как скорпион. И дочь сделала тихушницей, весь лоск только снаружи. Дочь – та потемпераментней была, но мать – образец. “Мама сказала, мама так считает”.

– Зачем же ты за меня замуж вышла?

– Я думала, ты энергичный и пробивной.

– Я энергичный, но не пробивной.

– Почему ты не пробивной? Надо пробиваться.

– Мне скучно.

– В таком случае мама считает, что нам надо поду мать о наших отношениях.

– Мама считает. А ты?

– Я не знаю.

– А куда пробиваться? В директора?

– Папу не трогай. Это святое. Знаешь, какой он был?

– Не знаю.

– Лучше всех в преферанс играл. А анекдоты как рассказывал – все лежали!

– Что же ты из отца дурачка делаешь?

– Его все любили.

– Меня раньше тоже все любили, да я их на тебя променял.

– Кроме Иллариона.

– Иллариона не трогай. Это – святое, – говорю я.

– У меня до тебя знаешь какие варианты были, а у тебя одни модельки… И мою маму в кино снимали.

– Не видел. Когда?

– В эпоху немого кино. У неё лицо значительное. Она даже ходить меня научила. Женщина должна ходить носки чуть-чуть в стороны. Это воспитание. Тебе не понять.

– Скажи, а почему твоя мама домработнице “ты” говорит. Они ведь одного возраста?

Так и жили.

В постели она была ничего. Вот и вся любовь.

Тоска.

Пять лет отношения выясняли. А вся любовь была, когда она дверь в столовую пыталась открыть. Я ей потом ладонь поцеловал и говорю:

– Я хочу умереть.

– Зачем?

– Я боюсь, что лучше ничего не будет.

У её матери была конфетная коробка и связи.

Ну связи – это понятно. Секретарь-машинистка, ясное дело. А на конфетной коробке была картинка – девушка розу нюхает. Коробка древняя, ещё из эпохи немого кино. Мать рассказала – эта коробка у неё с девичества, от её матери, от бабки моей жены то есть. А когда тёща сама беременная была, бабка эта велела ей на картинку глядеть и мечтать, чтоб такая дочка родилась. Такая и родилась.

А потом стали по телевизору “Клуб джентльменов” показывать – мелькнула на один момент такая передача. Человек пять в отглаженных костюмах, все как на подбор воспитанные и один смешной – для порядка. А двести миллионов невоспитанных в своих квартирах смотрели, как их презирают.

– Вот это люди, – сказала мама дочке. – А вам надо подумать о своих взаимоотношениях.