Допрос безутешной вдовы - [56]

– Слушай, Ганин… – Мне пришлось прервать его пространный монолог на темы сыновней любви и благотворительности, поскольку меня вдруг посетила пронзительная и беспощадная мысль. – Ты это… Будь другом, вернись в банк, узнай, что этот цыпленочек в сапожках делает, а? Краем глаза…

– А ты что, сам не можешь? – Ганин заглянул в салон и ехидно принялся разглядывать мои брюки в районе паха.

– Не могу. – Мне пришлось в целях экономии времени оставить этот похабный взгляд без должного мужского внимания. – Мы с ней сегодня уже успели повздорить, и видеть меня она больше не желает. По крайней мере, без ордера на обыск.

– На обыск? – хмыкнул Ганин. – Когда получишь этот ордер, меня пригласи – я хочу ее обыскать!

– Тебе Саша твоя обыщет!

– А тебе – твоя Дзюнко! Она русская?

– Кто? Дзюнко?

– Цыпа твоя желтозадая! – недовольно пояснил Ганин.

– А-а, эта… Сахалинская…

– Значит, не совсем русская, – сделал Ганин странное заключение. – Звать как?

– Ирина. Иди давай!

Ганин вернулся через десять минут. На лице его не было и следа недавнего легкомыслия, впрочем, и серьезным назвать его было нельзя. Скорее, лицо его было элементарно задумчивым, что случается с ними обоими – и с лицом, и с Ганиным – чрезвычайно редко, поскольку мой друг гордится тем, что он может размышлять на самые высокие и широкие темы походя, без демонстрации на челе умственного напряжения и интеллектуальных потугов.

– Ну что, Ганин? – Я вылез из «крауна» ему навстречу.

– Да, в общем, ничего, – пожал он плечами.

– Что она там делает?

– Она деньги переводит, – ответил Ганин.

– Куда, не видел?

– Нет, конечно. Когда я к ней подкатил, она рукой бланки прикрыла… – все так же задумчиво произнес сэнсэй.

– А чего ты такой, Ганин, а?

– Какой «такой»? – Он посмотрел на меня своими серыми прозрачными ледышками.

– Шокированный.

– А-а, это… Понимаешь, Такуя, ни адресов, ни номеров счетов на бланке перевода я не разглядел, сумм – тоже. Но одно тебе могу гарантировать, что по крайней мере в одной сумме было девять цифр.

– Девять?! – воскликнул я и удивился неожиданной писклявости своего голоса.

– Девять, – согласно кивнул Ганин.

– Знаешь что, Ганин, ты давай бери этот «краун» и последи за ней. Она вон на том «диаманте» ездит, а мне в управление срочно надо!

– Ты чего, Такуя, сдурел? У меня третья и четвертая пара в академии! И зачем мне твой «краун» – я на своей колымаге!

– Я в академию звякну, все объясню! Давай, Ганин, не ломайся, попреследуй красивую женщину! Я тебе за это ее обыскать дам, когда ордер получу!

– Обещаешь? – У известного авантюриста всех времен и народов Ганина загорелись глаза.

– Обещаю!

– Ладно, давай ключи!

– Так ты же на своей? – ехидно напомнил ему я.

– От вас потом оплаты бензина не дождешься! – буркнул Ганин, принял у меня ключ от «крауна» и уселся за руль.

Я же пограничным шлагбаумом выбросил правую руку на проезжую часть, и через секунду в нее, визгнув тормозами, уперлось белое такси. Я подождал, пока водитель соизволит нажать на потайной рычажок, чтобы передо мной автоматически открылась задняя дверь, запрыгнул внутрь и еще в полете приказал таксисту гнать в Главное управление полиции Хоккайдо.

Глава 7

Всю короткую в плане километража, но с точки зрения хронометража – бесконечную дорогу до управления я вяло клял себя за свою вечно отравляющую мое существование несдержанность. Я от нее вечно страдаю, как бы ни старалась покойная мать воспитывать меня с малолетства скромницей и тихоней. Держать язык за зубами, а самого себя – в руках для меня все равно что какому-нибудь российскому политикану-краснобаю Жириновскому молчать в течение недели, то есть умозрительно это вполне возможно, но на практике неосуществимо. Правда, в данном конкретном случае у меня было пускай и слабое, но объективное извинение: не раскрой я в номере у Катаямы рот, все равно о тревожных для нее банковских делах она узнала бы, ведь звонок Нисио на мой сотовый всего-навсего дублировал звонок ниигатских парней на мобильник Мураками, и уж она бы точно не упустила случая продемонстрировать мне, как они там у себя, в Ниигате, оперативно работают. Но в любом случае я в течение резиновых десяти минут поездки, несмотря на ощутимое сопротивление со стороны объективно мыслящей части моего сознания, противобородавочным аммиаком рационализма выжигал дурацкую привычку раскрывать рот, когда того интересы дела вовсе не требуют.

Понятное дело, выяснить, куда эта прыткая красотка с упругими формами перевела свои «девять цифр», – вопрос чисто технический: сейчас начальство доложит, если с подачи Мураками еще не доложило, обо всем наверх, и прокурорский ордер на получение конфиденциальной информации об операции одного из клиентов банка «Мичиноку» будет, разумеется, получен. Но этой катавасии и беготни можно было бы спокойно избежать, если бы я не дал ни себе, ни прыткой Аюми коммуникативной воли и не позволил бы нам с ней запросто, когда нас никто об этом не просил, сдать русской важный блок информации, которой она до поры до времени владеть была не должна. У меня всегда так: если я узнаю что-нибудь такое, что может представлять интерес не только для меня, то я тут же должен этим поделиться с другими. Ганин считает, что ничего плохого в этом нет, напротив, он как раз восхваляет эту мою гипертрофированную страсть к информаторству и доносительству, напоминая всякий раз о том, что у нас, в Японии, именно благодаря излишне разговорчивым гражданам раскрываемость преступлений находится на все еще приличном уровне. По глубокомысленному умозаключению сэнсэя, кто, как не офицер полиции, должен показывать своим рядовым согражданам достойный подражания пример словесно-информационного недержания. И он был бы, конечно, прав, если бы не такие огрехи, как полчаса назад в «Гранд-отеле».