Дополнительный человек - [5]

За четыре шага мы пересекли кухню и вошли в соседнюю комнату.

– Это ваши апартаменты, – сказал мистер Гаррисон. – Боюсь, тут не слишком красиво. – Он понизил голос, и на мгновение показалось, что ему неловко от запущенности помещения, но потом он приободрился, обрел прежнюю уверенность и добавил: – Трудно найти хорошую прислугу, чтобы она поддерживала порядок.

– Думаю, это превосходно, – сказал я, что не было правдой, но было, по крайней мере, вежливо. Передо мной была крошечная темная комнатка, а кровать представляла собой серый матрас на металлической раме на колесиках. Одного из черных колесиков недоставало, так что более короткую ножку подпирала потрепанная обложка старой книги. Кровать занимала практически всю длину комнаты; оставалось как раз столько места, чтобы положить оранжевую дорожку, которая, как я видел, вела в ванную. У кровати стоял маленький ночной столик с настольной лампой, и рядом – стенной шкаф с распахнутыми дверцами из клееной фанеры.

– Здесь можно держать одежду, – сказал мистер Гаррисон. – А все остальное пойдет в шкафы на кухне.

В комнате было окно, но оно выходило на вентиляционную шахту. Воркование голубей казалось слишком громким.

– Отсюда слышно голубей? – спросил я.

– Да, – ответил он, – приятно иметь доступ к природе.

Мы проследовали по оранжевой дорожке в ванную комнату. Она была обескураживающе грязной. На полу лежал кусок вытертого голубого ковра, на стенах висели полки, выкрашенные в голубой цвет, в тон ковру. На полках стояли дюжины мазей и всяких туалетных принадлежностей. Большинство тюбиков были выдавленными и древними. На верхней полке в артистическом беспорядке, напоминая места в греческом театре, были расставлены крошечные, покрытые пылью бутылочки из-под шампуней, на которых красовались этикетки различных отелей.

Раковины не было – там был только душ и туалет. Над унитазом в рамке висел рисунок с изображением викторианской женщины, держащей перед лицом веер.

– Вы чистите зубы в раковине на кухне? – спросил я.

– Да, – ответил мистер Гаррисон, – когда вспоминаю, что это следует сделать.

Он спустил воду в унитазе, чтобы показать, что тот действует, и унитаз издал громкий звук, похожий на звук двигателя. Хозяин извинился в следующих словах:

– Он работает, но я думаю, что в нем бортовой мотор. Мне нравится представлять, что это – яхта, направляющаяся в открытое море. Водопроводчик, должно быть, стянул его с лодки на Лонг-Айленде – он там живет.

Выйдя из ванной, мы прошли через спальню и затем через кухню в гостиную, все заняло примерно десять шагов. Это была самая большая комната в квартире, и именно здесь оранжевая дорожка заканчивалась – пол был покрыт двуцветным ковром светло-оранжевого и коричнево-оранжевого оттенков. Это был оранжевый океан, в который, словно река, вливалась дорожка, а над океаном высились два окна, выходящие на север, с плотными грязными занавесками. Отсюда открывался вид на задние окна здания на Девяносто четвертой улице. Над крышами темнело синее небо раннего вечера.

– Здесь я сплю, – сказал мистер Гаррисон, указывая на узкую кушетку у стены с окном. – Но это также общая комната для отдыха. Похоже на казарму, но это можно будет подправить.

Рядом с его кроватью-кушеткой стоял кофейный столик, который походил на микроскопическую модель всей квартиры – он был завален сотнями центовых монеток, нераспечатанных конвертов, распечатанных пачек аспирина, еще здесь был бокал из-под вина и чаша, заполненная рождественскими шарами, которые умудрялись блестеть через слой пыли.

Еще было два одинаковых деревянных стула с мягкими сиденьями. Мистер Гаррисон сел в правом углу, а я присел на стул рядом с его кроватью.

– Теперь, наверное, нам следует поговорить, – сказал он. – Посмотреть, насколько мы совместимы… Еще раз назовите свое имя! Что-то вроде В. Эвза?

– Ивз, – ответил я. – Луис Ивз.

– Звучит по-английски. Но вы похожи на немца. Вы немец?

– Нет… однако со стороны отца у меня есть австрийские корни, – сказал я, и это не было ложью, хотя все равно в определенной степени это была ложь. Одна из странностей моей жизни заключается в том, что, будучи стопроцентным евреем и внутренне чувствуя себя евреем, я имею абсолютно арийскую внешность. У меня белокурые волосы, голубые глаза, я приблизительно шести футов ростом, моя фигура достаточно стройная и определенно имеет атлетический рисунок. Мой нос близок к тому, чтобы выдать меня, но большинство смотрит на мои волосы и, естествен – но, предполагает, что нос – орлиный или римский, тогда как на самом деле он еврейский.

Я испугался, что мистер Гаррисон может не любить евреев, и именно поэтому наврал ему об Австрии. Истина же состоит в том, что мой отец происходил из Австро-Венгерской империи, существовавшей до Первой мировой, хотя это вовсе не объясняет моей блондинистости. Семья моего отца да и он сам совершенно черные. Моя белобрысость идет от мамы, со стороны ее родственников, которые являются русскими евреями, из одного местечка под Одессой, где светловолосые евреи не являются чем-то необычным. Я не стал говорить мистеру Гаррисону о России, потому что австрийское наследство лучшее прикрытие, подумал я. И, будучи арийцем, я представляю собой более желанного квартиранта. Это слабость моего характера – что я всегда пытаюсь спрятать свое еврейство.