«Донжуанский список» Короткевича - [10]

».

Вскоре после первой лекции Гринкевич навестил родительский дом. А после возвращения в Москву слушателей литературных курсов ждала поездка на вла­димирскую землю, которая случилась в мае 1959 года. Там Горева предложила им послушать лекции под открытым небом.

В интервью Нины Молевой этот эпизод выглядит достаточно прозаично: «он (Короткевич. — Д. М.), как и многие его сокурсники, ко мне пришел еще не сформировавшимся человеком. Я видела, что многое из того, что я говорила, буквально переворачивало что-то в его душе. Он становился другим.

Вот пример. Я привезла учеников к Церкви Покрова на Нерли, вокруг была ужасная грязь, нужно было долго идти пешком. Короткевич и другие сказали: «Не пойдем! Ноги испачкаем». Я говорю: «Нет, пойдете как миленькие!» Они пошли. Я читала им тексты, стоя возле храма XII века. Владимир слушал не моргая. Потом написал свое «Дзіва на Нерлі».

А вот как описал этот эпизод Короткевич в письме Юрию Гальперину: «Теперь о Владимире. Я пережил там сильнейшее (подчеркнуто Короткеви- чем. — Д. М.) (говорю не преувеличивая) потрясение в моей жизни. Не мне тебе рассказывать, что такое Успенский и Дмитриевский соборы, но, пожалуй, скажу пару слов о Покрове-на-Нерли. Я не верил, что человек может плакать, глядя на здание, и потому ставил архитектуру чуть ниже всех искусств. Так вот, я ревел, брат. Позорно ревел, и не стыдился, и не стыжусь. Боже мой, это чудо, это Китеж, это всех людей душа, лучших людей, (. ). Нежная-нежная, чистая-пречистая. Как свечечка стройная. (...) Понимаешь, это надо видеть. Луга безграничные, сине-зеленые, золотые, майские. И она, бедная красавица моя, стоит, как Аленушка, почти окруженная водой. И ничего нет, белые стены да алтарный камень, да свет невесть откуда падает. И львы-рельефы улыбаются с квадратных колонн. И такая тишина, такой мир. Понимаешь, тогда не принято было преклонять в церкви колен, просто стояли и молча молились. И я также. Чуть не полетел под купол в столбе света.

Понимаешь, Юрка, это не экзальтированная слюнявость, но когда я подо­хну — мне будет легче сделать этот последний шаг, потому что и дыхание Всеволода Большое Гнездо, и дыхание тысяч, и мое маленькое среди них оста­нется там, в этих стенах. Хорошо, брат! Как вспомню о ней — сердце дрожит от радости» (БелДАМЛМ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 14. Л. 30, 31).

Посещение церкви на Нерли не просто повлияло на писателя. Оно пере­вернуло его личную жизнь. Заметим, что еще до этого Короткевич попрощался с Раисой Ахматовой.

После посещения церкви Владимир пишет несколько стихотворений. Одно из них, «Дзіва на Нерлі» (датировано 26 мая 1959 года), более известно. А вот на второе, «Цягнікі заспявалі, заплакалі», обращает внимание не каждый:

Дні нядаўнія, ясныя, любыя,

Курганоў старажытных спакой,

Кураслеп на лугах Багалюбава,

Белы храм над Нерлю ракой.

Ці здалося мне, ці прыснілася,

Што ў вясеннія гэтыя дні

У вачах тваіх шэрых мілых,

Больш было да мяне цеплыні.

Ирина Горева, рассуждал в романе Андрей Гринкевич, «совсем не нравилась ему как женщина. Но однажды он на минуту дал себе волю и спросил, а что бы он, Андрей, почувствовал, если бы она исчезла. И искренне ответил сам себе, что это было бы плохо. Незаметно он просто свыкся, что каждую неделю будет видеть ее, слышать ее голос, следить за ходом ее мыслей, смеяться над ее шутками.

Он понимал, что ее лекции не просто лекции, что это еще и какой-то новый, пока мало понятный для него, взгляд на жизнь, на ее цвета и звуки, на человече­ские чувства, на художника и искусство».

По сути, преподаватель открывала Короткевичу ранее не известный, волшеб­ный мир искусства, собственным примером приобщала к тысячелетнему опыту и поискам человечества. На дворе бушевала весна, в душе и перед глазами была она. Владимир не мог не влюбиться.

Чтобы обнаружить в себе это чувство, Короткевичу понадобилось еще немного времени. «В начале июля (1959 года. — Д. М.) друзья разъехались по домам. Андрей пожил недели три дома, а потом воспользовался приглашением дяди, по-походному быстро собрался и утром следующего дня уже выходил из поезда на перрон небольшой станции». В романе она названа Суходолом. В реальности это Рогачев, где жил Игорь, дядя Короткевича.

В один из моментов герой «вдруг с невероятной ясностью понял, откуда было томление. Не хватало ее. Не хватало звуков ее голоса, не хватало рас­трепанных прядей, серых кротких глаз, нежной выразительности движений. Не хватала до боли. Хоть кричи. «Что со мной? — подумал он. И внезапно пад- мывающая волна радости охватила его. «Кажется... кажется, это пришло... Наконец это пришло... Неужели?! (...) Ну конечно же, это было так. Конечно, не хватало ее. Он просто был уверен, что не может больше полюбить, потому и не думал о ней... А сейчас как будто омылись глаза. И мир такой широкий. И ветер дышит новой жизнью. Ну нет, жизнь еще не окончена. Жизнь еще можно начать сначала, вот тут, на этой большой реке, в эту минуту».

Они снова встретились осенью 1959 года в Москве. В романе утверждается, что главной героини «не было в Москве целый сентябрь». Но в реальности 12 сентября Короткевич писал в письме к Юрию Гальперину: