Донос - [37]

Да, за хлебом надо стоять. Я и стоял. Я был рядом, в десяти метрах от своей очереди, от женщины, которая заняла очередь за мной. Просто я устал стоять на одной ноге, больная нога ныла, я добрался до крыльца, сел на его каменный открылок, свесив ноги и устроив больную ногу так, чтобы она меня не тревожила и ждал, когда начнется раздача и подойдет к дверям магазина моя очередь.

Появился «распорядитель». Все зашевелились, очередь напряглась – вот сейчас крикнут – становись – и неизвестно куда бежать, куда поставят, кто будет за кем. Распорядитель – добрая женщина, никого перестраивать не стала, зашла в магазин, через некоторое время вышла – сама, не послала кого-то – сообщила, что хлеба сегодня хватит на всех, так что не толкайтесь, не кричите и не нервничайте, все пойдут строго по очереди, все получат свою порцию. Мне стало спокойнее – вторую очередь мне бы не занять.

Открылся магазин. Снова всё зашевелилось, очередь выпрямилась, посерьезнела, почерствела. Запускали партиями человек по восемь-десять, но часто, времени на одну партию уходило немного.

Я как-то убедил себя, что я стою здесь в этой очереди, что я здесь свой, все меня знают, все меня любят и простят мне небольшое нарушение порядка. Вот она, моя очередь, рядом.

Я залез на крыльцо, подошел к распорядителю – «Тетя, можно я отсюда, с крыльца, у меня нога болит, вон моя очередь.» Тетя строго повернулась к очереди – «Стоял?»

В первое время я ничего не понял, не поверил, не обо мне, я просто ослышался, – из очереди этак равнодушно, безразлично – «нет, не стоял».

Очередь скользила мимо меня. Промелькнула женщина, занявшая очередь за мной, отвернув голову, спрятав глаза.

Позади кто-то чертыхнулся, но не восстал, не защитил ребенка, побоялся. Я стоял, навалившись плечом на дверь магазина, мимо плыла очередь – всё шло своей чередой. Обычно драчливый, неуступчивый, бунтующий, неприязненно реагирующий ко всем проявлениям несправедливости, тут я сник, с больной ногой чувствовал себя каким-то ущербным, неполноценным, смирным, невоинственным. Я просто растерялся!

– Отойди, мальчик, не мешай, – тетя-распорядитель осторожно подтолкнула меня в плечо. Посмотрела на меня и отпрянула. Отшатнулась. На нее смотрело недетское, укоризненное лицо взрослого пятилетнего человека. Глядело сурово и плакало, без слез, без звука, с обидой. С обидой за этих черствых взрослых людей, за их ограниченный хлеб, за их непонятную и несправедливую очередь, за их безразличие и жестокость. И все случилось настолько неожиданно, пацаны меня видели, ничего подозрительного не было, никто из пацанов даже не успел среагировать. «Юр-что?» – успел спросить, проходя мимо в очереди кто-то из пацанов, но я только молча и безнадежно махнул рукой – «проходи».

Очередь тихо плыла мимо меня. Я сидел на крыльце, спиной привалившись к стене магазина, прижав к себе больную ногу и тихо переживал случившееся. Не знаю, текли ли у меня при этом слезы, но никто меня с крыльца не гнал. На меня просто не обращали внимания.

Весь процесс выдачи хлеба по карточкам протекал быстро, полтора – ну максимум два часа.

За каждым магазином закреплялась определенная улица, жилой участок, жители которых отоваривались только в этом магазине, а магазин получал хлеб только на это число закрепленных жителей.

Это только хлеб. Все остальное можно было покупать и в других магазинах, но все же каждый, закрепленный за магазином по хлебу, старался и по другим товарам придерживаться этого магазина. Это было проще и для магазина и для жителей – продавцы и покупатели знали друг друга, это упрощало саму процедуру отоваривания, не создавало дополнительных очередей.

– Шура, когда привезут сахар? – заскакивают прямо с работы девчонки.

– Завтра, девки, после обеда, вы уж постарайтесь зайти. С вечера начнут брать «чужие», так вы уж постарайтесь – и всем ясно – сахар возьмем у себя, искать по городу не надо, поищем что-нибудь другое. Трусы там майки, еще что-нибудь. А сахар здесь, у нас. Так и по многим другим продуктам.

Но хлеб – это хлеб. Хлеб надо было успеть взять с утра. Потом уже не возьмешь – его просто не будет! Хлеб воровали – при погрузке, перевозке, имелись хлебные отходы и при продаже – во-первых, буханки были нестандартными, хлеб был весовой, а во-вторых, у разных семей имелось различное количество карточек, да и карточки были разными – рабочие, иждивенческие, детские – значит и хлебный паек у каждого покупателя был свой. Поэтому буханки резали и получались отходы от такой резки. Резали хлеб этаким широким и острым лезвием, одним концом закрепленным неподвижно между специальными щечками, другой конец с удобной ручкой движется вверх-вниз, буханку сунул под щечки, нажал на ручку и кусок отрезан. Удобно и быстро. Вот эти куски, иногда довольно солидные и оставались после раздачи хлеба. Их положено сдавать в столовую «Военторга», но продавцы зачастую не хотели связываться с еще одной перевозкой, с дополнительным оформлением документов и продавали, как хлеб, желающим, вне закрепленных списков, по неотоваренным карточкам. А что – такой же хлеб, только порезанный.