Донор - [31]
Желудочек работал третьи сутки. Я ни разу за это время не был дома, не принимал душ, не брился и от меня пахло, как от Гиви. Большинство лабораторной публики делало то же самое. Они все забыли про наступившую свободу и новую власть, обещавшую каждому грузину по паре девок, по большому бесплатному пирогу каждый день и по такой же большой бутылке вина, и проводили все время в операционной, откуда не стали забирать Пола, переложив его на функциональную кровать.
Я просиживал возле него часами, пытаясь по энцефалограмме, кривым давления и ЭКГ, по зрачкам, по кучам лабораторных анализов спрогнозировать ход дальнейших событий. Пол молчал и не реагировал на звуки.
Было далеко за полночь. В операционной привычно копошилась публика, контролирующая соковыжималку, регистраторы, катетеры, перекладывающая и протирающая его, чтобы не было пролежней и пневмонии. Сновали лаборантки, санитарки. Чарли Паркер тихонько выдувал на своем саксофоне "My Melancholy Baby". Я задремал возле него, сидя на стуле, и почувствовал, что Пол приходит в себя: раздался посторонний звук или стон...
- Пол! - Склонился я к нему, поднимая рукой веко.- Пол! Хватит валяться! Вставай! Все х-хорошо! Ты в порядке, парень! Ты п-поправишься скоро! Ты в Лаборатории. Слышишь? Я Борис!
Я кричал, а публика побросала дела в операционной и толпилась возле кровати.
- Пол, с-сукин сын! Открой глаза! Мы все тебя любим! Давай! Открывай! Я тряс его за плечи.
Пол молчал. Заросшее седой щетиной лицо делало его похожим на Хемингуэя. Я всматривался в него, стараясь отыскать гримасу боли, но лицо было удивительно спокойным. Публика тихо разбрелась, вернувшись к своим занятиям и вдруг он что-то сказал.
Тихо! - заорал я. - Выключите звучалки! Пол! Повтори, парень, что ты с-сказал только что! Повтори, п-пожалуйста!
Все замерли, ожидая чуда. Он опять шевельнул губами.
- Б-о-о-о-о-и-и-и-а-а-а! - промычал и затих.
- Говори, Пол! Говори! - Кричал я, с трудом удерживаясь, чтобы не трясти его.
- В-ы-ы-ы-и-и-т-и-и и-и-и-о-о-д-д-т-т...
- Что?! Что ты с-сказал?!
Я почти прижал ухо к его губам. Пол молчал, но я уже знал, что он сказал, и мне стало страшно... и одиноко... Сначала Этери. Теперь Пол. Я повернулся к публике:
- Он с-с-с-сказал, чтобы я выключил привод. Он хочет, ч-ч-чтобы мы д-д-д-дали ему умереть...
Утром Полу стало лучше. Он открыл глаза с хорошими зрачки. Я начал забывать про ужас прошлой ночи и решил на пару часов съездить домой, потому что чувствовал, как слипаются от грязи хромосомы.
Я стоял под душем и наслаждался твердыми струями, смывающими пот, страх и страдания последних дней. Дверь ванной отворилась и я увидел белое лицо Даррел.
"Он умер," - сразу подумал я, ожидая, когда она, наконец, заговорит.
- Горыыт ваш ынстытуут! - Сказала Даррел. - Толко что звоныл. Из окон выден сыльный болшой пожаар с огнями.
- К-какой корпус горит? - крикнул я, выбегая из ванной.
- Нэ знаю... Куда бэжыт голый! Позвоны лабраторью!
Я вышел на балкон, с которого в хорошую погоду без бинокля были видны не только институтские корпуса, но, покрытые снегом даже в августе, вершины Эльбруса, где начинался мой роман с Даррел, которую тогда звали Гердой. Над лабораторным корпусом стоял густой черный дым...
Я не помнил, как доехал до института. Все пять этажей лаборатории горели так, что пожарные не могли приблизиться к зданию, а струи воды, мгновенно испаряясь, лишь усиливали бушующее пламя.
- П-почему такой сильный огонь? Где п-публика? Что с Полом? - спрашивал я, проталкиваясь сквозь толпу, обступившую горящий корпус.
Появился Горелик с глубокими ожогами на лице и руках.
- Пол остался там, БД, - сказал он, глядя на лабораторный корпус. - Мы стали отключать привод и датчики, чтобы вынести его. Давление сразу упало, и он вырубился. Мы хотели опять включить соковыжималку, но тут начали лопаться стекла и пламя с нижнего этажа полезло в операционную, распространяясь ненормально быстро. Гудело, как в трубе. Весь корпус был в огне. Мы с Зурабом взял его на руки, а потом положили обратно на кровать. Мы не могли выйти втроем... даже без кровати и привода. Он, наверное, понял это и простил нас. Зураб не хотел уходить без Пола. Я ударил его...
Горелик плакал, промокая лицо подолом зеленой хирургической рубахи.
Вокруг стала собираться лабораторная публика, хирурги из клиники... Появился бледный взволнованный Царь. Я не смог удержаться и сказал, понимая, что не следовало этого сейчас говорить:
- Похоже, мы дождались с вами, коллеги: института не стало...
Вдруг вся толпа разом ахнула, задрав головы. В окне пятого этажа появилась голова человека, пытавшегося выбраться на широкий наружный подоконник. Языки пламени гнали человека наружу. В клубах дыма невозможно было разобрать, кто этот несчастный. Лестницы пожарных не доставали до пятого этажа: бушующий с неимоверной силой огонь не позволял машинам приблизиться к зданию. Толпа громко кричала что-то. Внезапно до меня дошло, что все вокруг повторяют: "Кэто". Так звали мою лаборантку.
- Г-г-господи! К-к-кэтино! - Заорал я, пытаясь отогнать от себя ощущения, которые испытывала лаборантка на подоконнике пятого этажа.
«Серая» трансплантология стала главной темой романа «Виварий». Талантливые хирурги, поверив в собственную исключительность и безнаказанность, творят зло ради личной выгоды, умело манипулируя понятиями ответственности и долга... Лишь бигль из институтского вивария, мудрый говорящий пес, продукт генных технологий, способный любить и жертвовать собой, оказался способным противостоять злу.Автор романа — профессор, доктор медицинских наук, крупный ученый, ученик Валерия Шумакова, много лет возглавлял Лабораторию экспериментальной кардиохирургии в Тбилиси, занимаясь вопросами трансплантологии и искусственных органов.
В книгу вошли небольшие рассказы и сказки в жанре магического реализма. Мистика, тайны, странные существа и говорящие животные, а также смерть, которая не конец, а начало — все это вы найдете здесь.
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.