Дон Жуан - [18]

В дальнейшем многое протекало, похоже, как в первом случае, с женщиной, что была накануне и в другой стране: те же картины, образы и звуки (хотя он, Дон Жуан, неделю спустя не мог вспомнить ни единой интонации, ни тембра голоса, ни слов, произносимых этими двумя женщинами, а из всего случившегося скорее, пожалуй, и отчетливее все второстепенное, что было так или иначе связано с теми картинами и образами). То, что многое повторилось, как повторялось потом и с женщинами остальных дней недели, нисколько не смущало его, не заставляло колебаться и не отпугивало — в испуге он отпрянул на момент только в первый раз, но тогда речь о повторе еще не шла. Тем временем повторение набирало, однако, темп и принимало все больший размах, и тогда он решил покориться судьбе, приняв это как нечто само собой разумеющееся, даже как закон, если хотите, как заповедь. Делать то же самое сегодня и отказываться от женщины, как и вчера, — его удел. Повторение судьбы и принятие им этого только добавляло ему куража.

Это не означало, конечно, что нюансов не было. Нет, время от времени они вступали в игру, каждый раз, правда, лишь как единичная, совсем неприметная деталь. Но только благодаря им он и мог следовать заповеди, исполняя ее и делая частью своей игры — блюсти заповедь, допускающую маленькие отклонения. Или, как позднее выразился его слуга: нюансы добавляли перцу.

Ведь и сами эти сомнительные особы, рвущиеся в рассказ и жаждущие, чтобы их личности и их жизни оказались в центре повествования, в главных чертах повторяли изо дня в день друг друга. Все эти женщины жили до ключевого момента в скандальном одиночестве, которое, собственно, и открылось им как скандал, осозналось ими лишь в момент встречи с Дон Жуаном. Все они были, какую страну ни возьми, коренными жительницами и при этом чужими в своей среде. Правда, в остальном они ничем не выделялись среди других, жили наподобие «человека без свойств», а расцветали и становились «писаными красавицами», только когда у них открывались на себя глаза, и они наконец-то появлялись на людях. У них у всех был сумрачный взгляд, излучавший угрозу, но Дон Жуан если и пугался, то только понарошку. Эти женщины не имели возраста или делали вид — молодые и не очень, — что они выше этого. Все они, где бы ни находились, неустанно высматривали того, кто был их достоин, и не теряли присутствия духа, позволявшего им действовать «мгновенно», по обстоятельствам. И все они, что было определяющим, давным-давно достигли того порога, за которым уже маячила дорога к смерти или к безумию, к тому, чтобы встать и уйти из этого мира навсегда, покончив с собой. Все они могли стать опасными для общества. И все они, даже в отсутствие праздников — ни свадьбы, ни танцев, — двигались по жизни как по театральной сцене, в сияющем ореоле блеска даже в будни, более того, некой ауры праздничной приподнятости, — по прошествии времени Дон Жуан видел их всех в белом, всех, всех. И ни одна из них никогда не заговаривала, если вообще открывала рот, о болезнях или смертном одре.

Каждый дальнейший повтор случался еще и потому, что внешние обстоятельства, сводившие женщину с Дон Жуаном, и были своего рода порогом, во всяком случае, крайними обстоятельствами в полной мере. То, какие последствия вызвала в кавказской деревне застрявшая в горле рыбья кость, сотворил в Дамаске песчаный смерч, в городе-анклаве Сеута — объявленная на следующий день война, а в голландских дюнах — поднявшийся в Северном море, примерно на пятый день описываемой недели, и обрушившийся на сушу гигантский сизигийский прилив. (Только с женщиной последнего дня перед появлением Дон Жуана в Пор-Рояле не было надобности в таком пограничном состоянии, толкавшем их на крайний шаг, — хватило обоюдной глубочайшей усталости.)

Нюансы в Дамаске, как о них рассказал мне Дон Жуан, а с этого момента, когда речь заходила о нем и женщинах этой недели, он рассказывал почти только о нюансах, вызвали блеск в его глазах: если в Грузии под ним и женщиной скрипел дощатый пол, то здесь под ними взвизгивал песок. Он ждал женщину не в сторонке в толпе, а далеко за мечетью в районе, где дома шли на снос, в случайном, так сказать, месте на ничейной земле. Он был заранее уверен, что она придет туда, и ему не обязательно идти задом, прокладывая ей путь, — это было время, когда женщины, которым он уделял внимание в своем рассказе, избирали для своих затаенных помыслов именно такие места, лежавшие на отшибе, они были им по душе, — если, конечно, они не мечтали о погоне и поисках, — эти женщины, как правило, не стремились ни к чему другому, кроме как остаться с ним наедине.

Он ждал долго. Накануне еще светило солнце, а сейчас уже надвигалась глубокая ночь. Серпик появился чуть-чуть пополневшим со вчерашнего дня, когда он покидал Кавказ, там он был тоненьким, как волосок Само собой, Дон Жуану было бы куда сподручнее, если бы женщина передумала. Ясно, что ему предстояло испытание, но ни сном ни духом он не ведал, в чем оно будет состоять. Он даже не знал, на какой предмет его будут испытывать, да ему и не полагалось этого знать, он только предчувствовал, что испытание будет не просто трудным, а потребует от него крайнего напряжения сил (пусть даже он с легкостью и справится с ним). Он не смел уклониться от встречи с ней. Надо было стоически ждать, пока женщина не появится. Заповедь гласила: не помышлять о побеге, ни на минуту. Кроме того, она найдет его, если не здесь, так в другом месте. В этот час ему было не уйти от женщины.