Дон Жуан - [45]

Великий падишах, гроза и страх,

Ласкал Гюльбею нежными глазами,

Желая получить за этот взгляд,

Чего всегда любовники хотят.

14

Но помните, влюбленные поэты,

Что поцелуи, взгляды и слова

Для женщин — только части туалета,

Как бантики, чепцы и кружева;

Их можно, как и прочие предметы,

Снимать и надевать; и голова

И сердце ни при чем, а выраженья

Нежнейшие — всего лишь украшенья.

15

Несмелый взор, румянец на щеках,

Прелестного волненья трепетанье,

Смущенная улыбка на губах,

В которой только чудится признанье,

Вот образ, вызывающий в сердцах

Влюбленности счастливое сиянье!

Излишний холод и излишний жар

Уничтожают силу этих чар!

16

Излишний жар нам кажется притворным,

А если непритворен он порой,

То зрелым людям, право же, зазорно

Столь юношеской тешиться игрой

Притом — красотки пылкие покорны

Любому, кто случится под рукой;

Холодные же дамы и девицы

По большей части попросту тупицы.

17

Вполне понятно, возмущает нас

Бесчувственно-безвкусное молчанье,

Когда своим восторгам в нежный час

Мы требуем ответного признанья.

Святой Франциск — и тот просил не раз

У ледяной возлюбленной вниманья.

«Medio tu tutissimus ibis»[43] — вот

Какай завет Гораций нам дает.

18

Напрасно здесь я «tu»[44] употребил

(Оно мне для размера пригодилось!),

Мне латинист такого б не простил,

Но с ним считаться уж не приходилось;

И без того я выбился из сил

С гекзаметром октава не мирилась!

Просодия корит меня, ну что ж?

Мой стих правдив — и тем уже хорош.

19

Как роль сыграла милая Гюльбея,

Не знаю я; но знаю, что успех

Венчает дело: хитрые Цирцеи

Супругами владеют лучше всех,

Мужское самолюбие лелея

Все в мире лгут. Обман — отец утех!

Лишь голод умеряет тяготенье

К ужасному пороку размноженья.

20

Прекрасную чету оставил я

Спокойно отдыхать на царском ложе,

Что снилось им — забота не моя,

Но, между прочим, я замечу все же,

Что в лучшие минуты бытия

Какая-нибудь мелочь нас тревожит.

Давно известно — мелочи как раз

Сильней всего долбят и точат нас.

21

Сварливая жена с лицом невинным,

Оплате подлежащие счета,

Покойник, по неведомым причинам

Тебе не завещавший ни черта,

Болезнь собаки, недовольство сыном

И лошади любимой хромота

Все это просто мелочи, быть может,

А нас они и мучат и тревожат.

22

Но я философ: черт их побери

Зверей, людей и деньги, — но не милых,

Прелестных женщин. Что ни говори,

Их проклинать я все-таки не в силах!

Все остальное к черту: воспари

Душой и духом — я всегда ценил их,

Но в чем их суть и в чем их глубина

Не знаю, разрази их сатана!

23

Как Афанасий, я всему на свете

Анафему легко провозгласил.

Он на врагов излил проклятья эти

И верующих души умилил;

На протяженье нескольких столетий

Его речей неудержимый пыл,

Как радуга цветистая, сияет

И требников страницы украшает.

24

Оставил я высокую чету

В объятьях сна. Но нет, не спит Гюльбея!

Жене порочной спать невмоготу,

Когда, греховной страстью пламенея

К холостяку, заветную мечту

Свиданья предстоящего лелея,

Она томится, сердится, горит

И на супруга спящего глядит.

25

Увы! И под роскошным балдахином,

И под открытым небом жестока,

По вышеобозначенным причинам,

Терзающая женщину тоска.

Ни пышные пушистые перины,

Ни золото, ни яркие шелка

Не утешали бедную Гюдьбею,

Обманутую в брачной лотерее.

26

Тем временем «девица» Дон-Жуан

И прочие красавицы толпою

Пошли в сераль, где их держал султан,

Как водится, под стражею двойною.

Хариты разных климатов и стран

Там предавались лени и покою,

Но, словно птички в клетке, грезы их

Томились жаждой радостей живых.

27

Люблю я женщин и всегда любил

И до сих пор об этом не жалею.

Один тиран когда-то говорил:

«Имей весь мир одну большую шею,

Я с маху б эту шею разрубил!»

Мое желанье проще и нежнее:

Поцеловать (наивная мечта!)

Весь милый женский род в одни уста.

28

Завидовать я мог бы Бриарею,

Творившему великие дела,

Когда бы он, десятки рук имея,

Имел и прочих членов без числа.

Но что нам до титанов? Мы — пигмеи!

И даже муза нынче предпочла

Великой доле быть женой титана

Простые приключенья Дон-Жуана.

29

Итак, в толпе красавиц мой Жуан

Подвергся искушению и риску.

Весьма жесток закон восточных стран

К тому, кто поглядит на одалиску;

Не то что у моральных англичан,

Где, если подойдешь ты слишком близко

К замужней леди, разум потеряв,

Лишь полисмен возьмет за это штраф!

30

Однако роли он не забывал,

Лишь исподволь соседок созерцая;

За ними хмурый евнух поспешал,

А рядом, неусыпно наблюдая,

Чтобы никто не пел и не болтал,

Шла женщина уже немолодая

С довольно странным прозвищем: она

Мамашей дев была наречена.

31

Была ль она «мамашей» — кто поймет?

И «девами» ли были девы эти?

Но ей немало стоило хлопот

Следить за ними и не быть в ответе.

И Кантемир и, помнится, де Тот

Рассказывают нам о сем предмете

Пятнадцать сотен дев — легко сказать!

Должна такая «мать» оберегать.

32

Но уходить от строгого надзора

У них обычно не было причин,

Ей помогали стража и запоры,

Но, главное, — отсутствие мужчин

Лишь падишах скучающие взоры

Их умилял и радовал один,

И лишь один исход они, бедняжки,

Имели для услады, как монашки…

33

Какой исход? Молитвы и посты!

Я вашему вопросу удивляюсь:

Известно, как монахини чисты!

Но я к Жуану снова возвращаюсь.

Как по воде плывущие цветы,

Прелестно и задумчиво качаясь,

Печальны, величавы и горды,

Пленительные двигались ряды.