Дон Жуан - [37]

Когда в желудке чувствует стесненье,

Пожалуй, это самый худший час

Из всех, какими сутки мучат нас!

31

Вольтер не соглашается со мною:

Он заявляет, что его Кандид,

Покушав, примиряется с судьбою

И на людей по-новому глядит.

Но кто не пьян и не рожден свиньею

Того пищеваренье тяготит,

В том крови учащенное биенье

Рождает боль, тревогу и сомненья.

32

И правильно сказал Филиппов сын,

Великий Александр, что акт питанья,

Над коим человек не господин,

В нас укрепляет смертности сознанье.

Духовностью гордиться нет причин,

Когда рождают радость и страданье

Какой — то суп, говядины кусок

Желудочный в конечном счете сок!

33

На той неделе — в пятницу как раз

Я собирался выйти на прогулку.

Я шляпу взял. Уж был девятый час.

Вдруг за окном раскатисто и гулко

Раздался выстрел. Выбежав тотчас,

Я тут же, в двух шагах от переулка,

Равенны коменданта увидал,

Убитого, наверно, наповал.

34

Пять пуль его, беднягу, уложили;

За что — теперь уж поздно толковать!

Я слуг позвал. Они его втащили

Ко мне и положили на кровать.

Но я напрасно не щадил усилий:

Убитый начинал уж остывать.

Жизнь кончилась довольно глупой дракой

С каким — то итальянским забиякой!

35

Я знал его при жизни и глядел

В раздумье на лицо его немое:

Я видывал десятки мертвых тел,

Но не встречал подобного покоя.

Он словно бы заснул, устав от дел,

С закинутою навзничь головою.

И мне казалась бледность мертвеца

Лишь бледностью усталого лица.

36

„Так это смерть? Но что ж она такое?

Скажи мне!“ Он молчит! „Ответь!“ Молчит!

Еще вчера он выглядел героем,

Имел хороший вид и аппетит,

Его команды слово громовое

В ушах солдата все еще звучит,

А завтра он предстанет батальонам

При гуле барабанов похоронном!

37

Вот на него внимательно глядят

Те, кто еще вчера его боялся;

Они еще поверить не хотят,

Что командир от власти отказался.

Хороший офицер, храбрец и хват,

За Бонапарта смело он сражался,

И вот на грязной улице убит

И, словно бык зарезанный, лежит.

38

Былые затянувшиеся раны

И кровь его последних, свежих ран

На мертвом теле выглядели странно,

Я все стоял, раздумьем обуян.

До самой смерти я не перестану

Допрашивать усопших! Но туман

Непроницаем, неподвижно — серый,

И для сомнений наших, и для веры.

39

Выл человек, и нет его — смотри!

Что жизненный процесс остановило?

Какого — то свинца кусочка три.

Вода, земля, огонь, любая сила

Все разуму подвластно! Мы — цари!

Не плохо нас природа защитила:

Любое вещество не то что в час

В одно мгновенье истребляет нас.

40

Но где ж мои герои? Евнух черный

Их погрузил в каик, уселся сам,

Гребцы взмахнули веслами проворно,

И лодка полетела по волнам.

Как узники, бесчувственно — покорны,

Друзья молчали. Негр велел гребцам

Причалить у стены глухой и сонной,

Рядами кипарисов осененной.

41

Угрюмый негр в калитку постучал,

Железная калитка отворилась,

Он дал им знак идти я зашагал.

Тропинка чуть заметная змеилась

Сквозь заросли густые. Негр молчал.

Ночная мгла давно уже спустилась,

И по такому странному пути

Лишь ощупью могли они идти.

42

Для чащи экзотических растении

Жасминов, лавров, пальм et cetera

Я мог бы вам придумать тьму сравнений;

Но нынче много этого добра

Разводят в парниках своих творении

Поставщики базара и двора,

А все затем, что одному поэту

Пришла причуда странствовать по свету!

43

И вот в глубокой мгле и тишине

Возникла мысль у моего героя

(Она могла прийти и вам и мне!):

„Старик, наверно, слаб, а нас — то двое!

Мы можем безнаказанно вполне

Освободиться от его конвоя…“

„Пристукнем негра!“ — другу он шепнул

И даже руку было протянул.

44

„Да, — отвечал британец, — а потом?

Подумайте: ведь если вас поймают,

Нас освежуют попросту живьем!

Варфоломея участь не прельщает

Меня ни в коей мере. И притом

Я голоден. Желудок мой страдает,

И за бифштекс охотно, как Исав,

Я откажусь от первородных прав.

45

Мы, верно, очень близко от жилья

Старик идет спокойно и бесстрастно;

Он знает, что вокруг — его друзья

И что тропинка эта безопасна!

Догадка подтверждается моя:

Вы видите на небе отблеск красный?

Мы повернули вправо наконец.

Черт побери! Смотрите-ка — дворец!“

46

И в самом деле — ярко освещенный,

Глазам моих друзей предстал дворец,

Причудливый, цветистый, золоченый,

Безвкусицы турецкой образец.

Родник искусств Эллады угнетенной

В чужих руках, увы, иссяк вконец:

Раскраска вилл на берегу Бесфора

Напоминает ширмы или шторы!

47

Подливок и пилава аромат

Их оживлял по мере приближенья.

Хорошему жаркому всякий рад,

И моего героя настроенье

Исправилось. Участливый собрат

Ему шепнул: „Оставьте все сомненья!

Поужинаем плотно, а потом

О вылазке подумаем вдвоем!“

48

Тот действует на чувство, тот — на страсти,

Порою даже доводы умны,

Иному нужен кнут, иному — сласти,

Иному даже правила нужны;

Но я чужой не подчиняюсь власти:

Рассудку рассужденья не страшны!

К тому же и ораторы, признаться,

Никак не могут кратко выражаться.

49

Но я не собираюсь отрицать,

Что сила слова, красоты и лести,

Как сила денег, может возбуждать

Все чувства — от предательства до чести.

Но что способно так объединять

Все ощущенья радостные вместе,

Как звонкий гонг, который в должный час

К принятью пищи приглашает нас?

50

У турок для обеденного часа

Ни гонга, ни звонков, понятно, нет,

Поклоны слуг по правилам танцкласса

Не возвещают, что несут обед,

Но, чуя запах жареного мяса,