Домой - [7]

– А какое ты любишь?

– Разное, но не тупое. Тарковского например. Знаешь, Тарковского?

Следующая станция – «Московская»

Место: Прага, Европейский Союз

Дата: 13/11/2006

Время: 11:59

Музыка: нет

Трамвай подъезжает к метро. Раньше станция «Андел» называлась «Московская». Внутри до сих пор висит табличка: совместное строительство с московским «Метростроем». И сама станция своей безликой серостью напоминает поздние московские.

Трамвай останавливается, открываются двери. Заходят два мужика лет по сорок, у одного – путеводитель по Праге на русском.

– Прага – супер, – говорит один. – Все дешево, и пиво вкусное, а чехи сами – говно, распиздяи.

– Чем тебе они не угодили?

– Хуй их знает, какие‑то не такие…

– Ладно, не такие, ну и что с того?

– А как смотрят они на нас, на русских – ты видел?

– На меня никто никак не смотрит, это, может, на тебя…

– Ну, по меньшей мере, раза два мне показалось, что увидели, что русский, и сразу нос скривили.

– Ну а что ты думал, что они должны любить всех русских? После того, что с ними сделали?

– А что с ними сделали? Мы их от немцев освободили.

– А про пражское восстание ты слышал? Да, это мы освободили всю Европу. Но и они не сидели, не ждали, пока их освободят. Зато смотри, что потом было?

– Ну и что потом было? Кормили их сорок лет или сколько, и никакой благодарности…

– Уж чехи точно ни в какой кормежке не нуждались, у них и до войны еще все было – и экономика, и государство сильное. Про культуру я не говорю…

– Офигенно у них было сильное государство, если так просто легли под Гитлера…

– Пошли сядем – вон места освободились.

– Ну, сесть, конечно, можно, только…

* * *

У моего сиденья стоят три девушки лет по двадцать. Одна говорит по – русски:

– А мне вчера знаете, какой фильм принесли? «Горбатая гора».

– Это что, про пидарасов? – спрашивает вторая. – Что, много там ебли в жопу?

– Да нет, не то чтобы. Практически нет вообще. Это ж не порно тебе. Особо такого ничего не показывают…

– Нет, вот вы мне объясните, зачем мне смотреть на пидарасов? – спрашивает третья. – Что в пидарасах может быть интересного?

– А хуй их знает, – говорит первая. – Ладно, хуй на них, на пидарасов. Пойдете к Рустаму на день рожденья?

Моя остановка. Я встаю, выхожу, сворачиваю на В Туних. Везет мне сегодня на соотечественников. Три года я почти не общался здесь с русскими – ни с иммигрантами, ни, тем более, с туристами. Так получилось, да особенно и не хотелось. Почти все они вызывают раздражение. Иммигранты до сих пор живут в том времени, в которое уехали – в семидесятых, восьмидесятых, девяностых. А туристы почти все – ходячие стереотипы, на каждом шагу показывают свою тупость и колхозность. Экспаты часто надо мной прикалываются – странный ты какой‑то, Алекс, не похож на русского вообще. Ну и насрать. Или, может, за три года я действительно настолько изменился? Нет, все это херня, меня волнует вообще не это. Ехать или нет? Ловушка? Западня? Навряд ли. Я там на хер никому не нужен. Если б хотели, то давно нашли бы. Или я им нужен для каких‑то непонятных мне раскладов? Тогда зачем вообще все это надо? Живи, как жил, достаточно комфортно и уютно. И не сказать, что так уж скучно. Даже…

Женский день

Место: Родина

Дата: 06/03/1991

Время: 16:04

Музыка: нет

Я прошел за Ирой в ее комнату, остановился у стола. Над столом висел новый плакат – группа «Кино». «Модерн токинга» под стеклом уже не было. Ира присела на валик дивана. Я открыл сумку и вынул туалетную воду в темно – красной коробке, поставил на стол.

– Это тебе. Подарок к восьмому марта.

– Спасибо, но… Не надо… я не возьму, не могу.

– Почему? Что здесь такого? Это ж ничего не значит, просто мой подарок…

– Нет, я не хочу…

– Чего ты не хочешь?

– Ну, чтобы ты думал, что это может что‑то изменить…

– Я что, похож на дурака? – Я хмыкнул. – Подарок ко дню рождения ничего не изменил, и к Новому году… Ты что, тупым меня считаешь, вроде Василевского? Это он может подумать… Ну, что если там подарит что‑то, в кабак, домой вернуться на «моторе», то ему кто‑то что‑то должен…

Ира помолчала, поболтала ногой в сером носке и коричневом шлепанце. Шлепанец слетел с ноги, глухо стукнул по ковру. Я спросил:

– А вообще, как ты думаешь, что‑то может измениться? Ну, может, не сейчас, а когда‑нибудь потом?

– Не знаю, но, скорей всего, нет… У тебя есть сигареты?

– Да.

– Пошли тогда…

* * *

На балконе было мокро. В углу таяла куча грязного снега. Ира вышла, как была – во фланелевом халате с коротким рукавом. Я прикурил себе и ей, затянулся.

– Ты все еще его любишь?

– Это тебя не касается.

– Он ходит с Марьиной из десятого «б»…

– Какая разница, кто с кем ходит? Если ты пришел говорить мне гадости, то можешь забрать свой подарок и уйти.

– Не заберу.

Я сбросил пепел за балкон, взялся за ржавые перила. Ира тоже подошла к перилам. Я заметил, что она дрожит.

– Тебе холодно, да?

– Нет, не холодно.

– Ты же дрожишь?

– Ничего я не дрожу.

– Забудь про него. Он – урод. Получил, что хотел, и бросил тебя… Но я еще с ним разберусь…

Она размахнулась и дала мне пощечину – больно, со всей силы, потом – еще две. Я стоял, не двигаясь. Щека горела. Ира заплакала.

– Пошел вон! Я не хочу тебя больше видеть… Никогда, ясно? Никогда! Уходи! Вон отсюда!