— Кони — они все такие. На нем пахать можно, а он хворостины боится, — сказал Алмазка. — Знаешь что? Нужно нам кого-то на помощь звать! Сами с дедом не управимся.
— Экий ты умный! Управились бы и сами — кабы Бахтеяр с ума не сбрел да Елисей не сбежал! Нас-то четверо, а их-то трое всего! Или ты не мужик?
— Мужик, — согласился Алмазка, который уж век являвшийся семнадцатилетним пареньком, только-только нажившим мужской голос.
— И что же ты, мужик, молчал?
— Так я же — младший! — искренне веря в свои слова, заявил Алмазка. — Вы, взрослые, разбирайтесь, а мне вмешиваться нехорошо…
Кубышечка оглядела детину с головы до ног.
— Ага, — согласилась она. — Малютка. Дитятко наше неразумное. Заинька! Птенчик! Как деду из дупла выворотнем грозить — так мужик! Как прямо против него выступить — так дитятко!
Алмазка развел руками и шумно вздохнул.
— Лихо он повернул — бусурманов из лесу вон, — помолчав, молвила Кубышечка. Была она хоть шумна, да отходчива. И, раз уж не удалось сгоряча отдаться, следовало пораскинуть умом да что-то предпринять.
Она внимательно поглядела на Алмазку.
— Помощи искать, говоришь? А у кого?
— У других кладов.
— А ты про них знаешь, про другие? Был один — да и тот сгубили!
Вспомнив жениха, Кубышечка пригорюнилась.
— Так люди же их как-то ищут! А мы чем хуже?
— У людей — кладовые записи. Кладознатцы опытные! А нам как прикажешь клад искать? Нюхом? Да и где это слыхано? Чтобы мы — мы! — клад искали?!.
— А где слыхано, чтобы один клад другой в тычки из лесу вышиб? Я все думал, думал… Не может же быть, чтобы где-то не лежал клад с сильными сторожами!
— Чтобы лежал и молчал?
— А может, его так закляли! Ты же знаешь — по-всякому заговаривают. Один клад, сказывали, на дурака заговорен был. Чтобы, значит, только дурак его из земли взять мог.
— И что — долго пролежал? Дураков-то не сеют, не жнут — сами во множестве родятся!
Почему-то Алмазке показалось, что Кубышечка в него метит.
— Могу и не рассказывать, — буркнул он.
— Ну, коли тот клад все еще лежит — стало быть, нас дожидается. Дураками нужно было быть, чтобы проклятому деду потворствовать!
— А есть на время заговоренные, как я. Мне пятьсот лет лежать, потом только отдаться смогу. Если только хозяин сам за мной не придет.
— Заботливый тебя дядя поклал… Только нам от твоих баек не легче. Может, ближайший клад где-нибудь на Муромской дороге прозябает! И со сторожами своими вместе!
— А сказывали, на дальней опушке кто-то лежит, — почему-то оглядевшись, прошептал Алмазка.
— Что ж он к нам носу не кажет? — обиделась Кубышечка.
— Может, ему раз в сто лет выходить велено? — предположил парень.
— Кем велено-то?
На этот нелепый Кубышечкин вопрос Алмазка ответил так: поднес к губам палец и сказал «Тс-с-с…»
— А что, коли его поискать? — Кубышечка словно ожила. — Коли он раз в сто лет является, то, может, и силы накопил, и сторожа у него знатные? Поклонимся ему в ножки — поможет деда укротить! Пошли!
* * *
Не имея кладовых росписей, а полагаясь лишь на чутье, Кубышечка с Алмазкой отправились наугад. Они знали, что люди норовят привязать местоположение клада к приметному дереву или камню. Таким образом они набрели на Варвару Железный Лоб.
Этот клад являлся в образе своей хозяйки, немало нагрешившей бабы-разбойницы. Перед смертью Варвара в злодеяниях раскаялась и закляла клад диковинным образом: чтобы дался в луки только бабе, только по имени Варвара, только такой, что нравом тиха и богобоязненна, чтобы незабытно поминать разбойницу в молитвах и служить по ней панихиды. Все бы ладно — да только станет ли такая святая баба бродить по лесам с лопатой, домогаясь кладов?
Выслушав историю с дедовыми новообретенными сторожами, Варвара Железный Лоб (и точно, что железный, поскольку являлась в низко надвинутом шлеме-мисюрке с острым навершием и кольчужной бармицей до плеч) высказалась неожиданно и сурово:
— Дед прав! Покайтесь!
— Да в чем каяться-то? — удивились Алмазка с Кубышечкой.
— А в чем велит — в том и каяться!
— Да какие же они бусурмане, Алмазка с Бахтеяркой и конь Елисей? Свои они, триста лет в лесу пролежали!
— Вот в том пусть и каются.
Махнув рукой на свихнувшуюся Варвару, отправились дальше.
Маленький медный клад, надо полагать — крестьянский, выскочил на дорогу рябой курочкой. Алмазка кинулся догонять — и курочка рассыпалась, раскатилась полушками и денежками, редко где круглился бок огромного екатерининского пятака. Собираться обратно не пожелала — и Кубышечка с Алмазкой ползали по пыли, складывая в кучу всю эту мелочь, которой в итоге оказалось восемьдесят два рубля. Тогда только курочка соизволила явится в пернатом образе. О ближних кладах она ничего не знала, а сама спросила — скоро ли отменят ассигнации.
Кладоискатели решили уже, что про знатный клад со стражей лишь байки ходят, но жестоко ошиблись.
Он действительно лежал на опушке, являлся снежной белизны человеком в длинной рубахе. Как полагалось кладу, возник внезапно, потребовал, чтобы рукой прикоснулись, и встал, как вкопанный — обморока, надо думать, ожидал или безумных воплей пополам со смехом.
— Тебя-то нам, дядя, и надобно! — обрадовался Алмазка.
