Домовой - [25]

Взяв в руки кружку, Алексей Михайлович принюхался и с довольным прищуром прислонился спиной к стене. В полумраке, разгоняемом светом двух зажженых ламп, тишине моего дома, наполненной запахами трав, пульс его постепенно успокаивался и это замедляющееся биение приносило мне ощутимое удовольствие, пуская мурашки по коже. Я уселась по другую сторону стола, подтянула к себе одну ногу, угнездив подбородок на колено.

— Это ведь вы Гришку за священником отправили? — спросил он.

Я задумчиво кивнула.

— Боялись, что на кладбище и правда нечисто?

— Можно подумать, вы не боялись! — фыркнула. — Иначе не пошли бы за мной…

Мы помолчали, вспоминая то, что случилось осенью. На каждом из нас эта история оставила свой отпечаток — я вот теперь ни рыба ни мясо, ни человек ни оборотень, Гришка спать по ночам не может, если ставни за замок не запер, а что у вас, участковый?

— Я запрос отправил в епархию и в область, чтобы деньги на строительство новой церкви выделили, но пока еще это случится! — он махнул рукой. — Я отца Пантелеймона хорошо помню. Очень… — участковый помялся. — Верующий человек.

— Фанатик? — догадалась я, начиная понимать, зачем он сегодня явился.

— Скорее очень прямолинейный, — уточнил Алексей Михайлович. И добавил: — Белое у него всегда белое, а черное…

— Не сработаемся, — мрачно подвела я итог.

— Вам и не нужно, — предупредил он, подобравшись. — Алиса…

Я вскинула брови. За все время нашего знакомства он назвал меня по имени не больше двух раз и оба раза это ничего хорошего не означало.

— Не связывайтесь с ним, — скорее попросил, чем приказал участковый. — Я не желаю очередной битвы добра и зла.

— А зло, надо полагать, это я? — обиженно уточнила. Вот значит как?

Он уже понял, что сказал не то, но словно — не воробей. Раздосадованный таким окончанием разговора, Алексей Михайлович попытался объяснить:

— Я не это имел ввиду…

— Идите ка вы лучше к себе, — разозлилась я. Вот как? Как я все время умудряюсь расслабляться в его присутствии? Ведь знаю уже, что он как никто другой умеет находить больные места и бить в них, не задумываясь! — А то не ровен час клацну зубами — и нет больше в деревни стража порядка…

Когда он ушел, я еще долго сидела у окна, бессмысленно таращась в темноту ночи. На самом деле, я была скорее рада появлению священника — так будет спокойнее. И зря участковый беспокоится, я же не безмозглая тварь, а нечисть разумная. Если он меня трогать не будет, то и я не стану близко подходить. Останусь на своем берегу, а он — на своем. Надо только убедиться, что священник действительно тот, за кого себя выдает. Местные его, конечно, давно знают, но мало ли? Покружу рядышком, принюхаюсь — он и не заметит ничего… Как раз и повод есть — полынью долбить все равно придется, заодно и познакомимся…

Можно подумать, я в ледяной воде никогда не купалась!

И все же, с силой ударяя ломом по льду, я непроизвольно поежилась, когда из-под треснувшей белой корочки плеснуло черным. Воспоминания о последнем купании были не самыми радужными.

Подул разгулявшийся в последнее время ветерок, задувая под свитер — куртку пришлось сбросить, ибо нелегкое это занятие — долбить лед двадцатиградусный мороз. Взмокшая спина отозвалась холодком.

Солнце уже почти коснулось краем верхушек деревьев, когда я таки получила отмашку на работу — до сих пор никак связаться с отцом Пантелеймоном не удавалось и крещенские купания в отсутствие батюшки грозили накрыться медным тазом, но два часа назад вернулся Гришка. Со священником, шустрым мальчишкой — служкой и подводой свежего леса для новой церкви. Понятия не имею, как ему это удалось. Лес сейчас разгружали все окрестные мужики — на том самом месте, где когда-то стояла прежняя церковь, а отец Пантелеймон степенно обходил площадь по кругу с кадилом и молитвами. Я сунулась было туда, но удивленно затормозила еще в переулке, неуверенно принюхиваясь-присматриваясь.

По периметру площади разливался почти видимый запах ладана и благовоний, но в нем было что-то еще. Что-то неосязаемое, дрожащее, словно воздух в знойный день, тепло-искристое и родное и одновременно… угрожающее.

Уже более опасливо я двинулась вперед, когда на границе вытоптанной по кругу тропки пальцы закололо.

Мать моя, оборотниха! Да это же…

Священник!

Я ошалело мотнула головой, сощурилась, наблюдая, как он завершает круг и разговаривает с невольными грузчиками. Отец Пантелеймон давно перешагнул возраст, когда человека можно назвать пожилым. Откровенно говоря, ему больше подошел вариант «одной ногой в могиле»: усохший, словно мумия, длинный, как жердь, он подпоясывал болтающуюся на нем мешком черную рясу, становясь похожим на тощую дворнягу. Массивный деревянный крест висел на тонкой шейке удавкой, покачиваясь на груди прямо под длинной бородой. На удивление, хотя я могла бы навскидку дать ему лет двести — судя по сморщенному в изюм лицу — он сохранил при себе всю шевелюру — собранные в низкий хвостик абсолютно седые волосы выглядели густыми и ухоженными, как, впрочем, и борода. За ним везде таскался служка — мелкий мальчишка лет десяти. Он носил кадило и книги под мышкой, пока священник обходил площадь.