Она хорошо помнила тот день, когда впервые пересекла границу Академии. Точнее, ночь.
Это случилось спустя две недели бесконечной тряски в постоянно меняющихся плохих повозках, ночевки в кишащих блохами трактирах, отвратительной еды и напряжения.
Их преследовали. Она это чувствовала кожей, знала какой-то своей частью и боялась. Страх преследовал Иниру по пятам. Она боялась закрыть глаза, боялась повернуться спиной к уставшим, злым телохранителям, боялась этой бесконечной дороги в неизвестность.
Ей никто ничего не говорил. Ее стража, призванная защищать девушку, смотрела с плохо скрываемым презрением и недовольством. Она была ценным грузом, но не дороже их жизни, которую стражники оценивали больше, чем жизнь одного из многочисленных бастардов короля.
Поначалу она пыталась задавать вопросы. Потом хотела поговорить. К концу второй недели Инира сдалась и молча подчинялась, перебираясь из одной кареты в другую, меняя лошадей и безропотно принимая из рук стражи черствые куски хлеба. Иногда это была единственная еда за весь день.
Чем дальше на север они продвигались, тем скуднее становилась пища и холоднее ночи. В разгар лета поутру она видела изморозь на короткой, мохнатой траве, проплешинами покрывавшей серую, твердую как камень землю. Деревень почти не встречалось, а те, что были, отличались от привычных ей как день от ночи. В Имретоне, где они с матерью жили, дома строили из глины и дерева. Стены, выжаренные солнцем до самого основания, никогда не бывали холодными. Инира скучала по узким тенистым проулкам и вечному гомону торговцев рыбой, по теплому морскому ветру и соленой каракатице, которую можно было купить за пару медяков.
А потом случилось это. И ее бросили посреди ночи в карету, заперли двери и помчались по мостовой прочь из города.
Бастарды короля были ценной, но тяжкой ношей.
Здесь, на севере, редко встречались трактиры и еще реже — путники. Дорога была пустынной и колея едва заметна на твердой земле. Иногда серый пейзаж менялся. Дорога уходила вниз и тогда приходилось дышать через носовой платок, чтобы не стошнило от мерзких болотных газов. Под колесами хлюпали гнилые доски, намечавшие гать, вокруг роились тысячи мелких, как песок, мошек.
Земля все чаще уходила то вниз, то вверх, но ни разу не явила перед Инирой хоть малого леска. Чахлые редкие деревца в низинах больше походили на кусты, чем деревья. Огонь стал такой редкостью, что девушка отдала бы последние деньги, чтобы протянуть руки к его теплу.
Так, замерзшая, уставшая от бесконечных болот и пустошей, голодная и равнодушная ко всему, она и въехала в Академию.
Когда посреди ночи карета внезапно остановилась, Инира тут же открыла глаза. Сон ее из-за постоянного страха стал чутким и беспокойным.
Тревожно прислушиваясь к звукам снаружи, она нащупала в кармане осиновый кол. Не от вампиров. Просто это было единственным деревом, которое получилось найти на последней стоянке. Березки были гнилыми и влажными, а осина, невесть как очутившаяся на вершине холма, стойко сопротивлялась морозам и ветрам.
У Иниры было достаточно времени, чтобы с помощью пилочки для ногтей обстругать один конец отломанной ветки. Она не боялась стражников, она страшилась тех, кто следовал за ними попятам, тех, от кого они бежали.
Послышался скрип засовов, и карета снова тронулась с места. Копыта лошадей застучали по дереву.
— Быстрее, быстрее! — чей-то хриплый, словно каркающий голос раздался возле самых дверей.
Внезапно карета распахнулась. Инира сощурилась, пытаясь за светом ярко пылающего факела рассмотреть человека, и не сразу заметила протянутую руку.
— Ну? — снова каркнул мужчина. — Долго ждать? Ей, она что, немая?
Послышался нецензурный ответ и ее бесцеремонно схватили за локоть, вытаскивая из кареты. Инира пискнула, слабо сопротивляясь, запнулась о порожек и едва не рухнула на землю, ослепленная светом факела. Мужчина рядом с ней снова выругался, вздергивая девушку за руку. Руки, цепкие и сильные, словно у обезьяны, перехватили ее за плечо, причиняя боль.
— Ну? — прозвучало угрожающе. Мужчина передал факел кому-то за спиной, перехватил жесткими пальцами ее подбородок и Инира, наконец, смогла его рассмотреть. — Говорить будешь?
Лицо было точно таким же, как и руки — жестким, даже жестоким. Казалось, ничего, кроме морщин, на этом лице не существует. Глаза тонули под тенью густых бровей, крючковатый, располосованный шрамом кривой нос нависал над безгубым ртом.
— Оставь ее в покое, Кирх, — один из стражников подошел ближе (он показался мне сейчас самым родным человеком на свете). — Девчонка две недели в пути.
— А тебе чего, говорить разрешали? — накинулся на него старик. Ее он все-таки отпустил и Инира, обхватив себя за плечи, чтобы хоть чуть согреться, смогла оглядеться. Она находилась в закрытом со всех сторон каменном мешке. Прямо за спиной, едва не схлопнувшись на заднике кареты, находились огромные железные ворота. Они слабо поблескивали в лунном свете, выдавая узорную чеканку. От них расходились каменные стены в три-четыре ее роста. Зубцы чернели на фоне небосвода цвета индиго. А прямо перед ней… Создатель великий!
