Доминум - [99]

А третий раз предстал перед ним сейчас.

Возле черного ствола дерева было привалено тело. Оно не шевелилось и казалось безвольным, до жути аккуратным при всех своих увечьях. Красные короткие волосы обрамляли обуглившуюся плоть. Ни одной сохранившейся черты на лице, лишь чернь и месиво с вкраплениями серебряной кости.

– Это Окса? – выдохнул Сириус, выводя Альдебарана из ступора. – Она покидала нас в этой одежде. Но как она могла здесь оказаться? Окса же не успела вместе с нами!

– Могли ли это быть протекторы? – прорычал Мерихон, грозно оглядывая всех вокруг. – Мы должны провести новые допросы! Кто из этих тартских отпрысков вообще способен так расправиться со звездой?!

– Нет, – еле слышно произнес Альдебаран, скрепя сердце глядя на труп своей доверенной. – Я снова ошибся… Нарушил его приказ, продолжив повиноваться Бетельгейзе. Зербраг хочет, чтобы я оставался покорным и верным только ему…

«Ее тело не рассыпалось, она не попала в сомниум. Окса отправилась по дальнейшему пути из-за меня…»

– Зербраг? – Мерихон непонимающе уставился на него. – Он не может быть здесь! Мы запечатали проход, вы же сами все проверили!

– Но он на Терре. Или его подчиненные. Антарес в смертельной опасности.

Гудение в голове нарастало, каждый удар сердца отдавал болью. Едва дыша, Альдебаран оглядел своих подчиненных – Сириуса, Мерихона, Ригель, Этамина и других. Он был готов доверить им свою душу. В конце концов он уткнулся в настойчивый взгляд Габиума, значивший лишь одно:

Я же говорил.

Его действительно предали.

Глава XXVIII Перелом

Мне было двенадцать лет. Я лежал на кровати и бесцельно крутил пропеллер красного триплана, который только утром наконец-то собрал. Отец обещал помочь, но опоздал. На целых три дня.

Дверь в комнату была закрыта; с кухни доносились тихое пение и настойчивый запах печенья с корицей, которое мама готовила каждые выходные. Была лишь середина недели, но я сильно заболел: серьезно ослаб и лежал с болью в груди, – потому печенье готовилось раньше срока.

Все было спокойно, но я беспокоился и постоянно косился в сторону тумбы, на которой лежал клетчатый платок. Отец отдал его мне перед самым уходом, сопроводив этот жест крайне странной и тревожной просьбой.

Раздался звонок. Я остановил пропеллер, вслушиваясь, как мама открывает кому-то дверь. Человек вошел внутрь. Кто-то знакомый: в первые минуты мама была рада его приходу, но затем все изменилось. Раз и навсегда.

Я не выходил из комнаты и только с затаенным дыханием внимал звукам за дверью. Разговор был долгий, но хватило всего одной фразы, чтобы мама зарыдала. Она говорила с пришедшим с четверть часа; доносились напряженные, озлобленные возгласы с ее стороны и его тихие, смиренные ответы.

– Вы должны были предвидеть это!.. – кричала она. – Это вы виноваты!

– Он в одиночку ушел на задание, никому ничего не сказав, – еле слышно отозвался незнакомец. – Мы не могли ему помочь. Ты сама не понаслышке знаешь, что ничего в охоте нельзя предугадать.

Мама долго плакала, человек же не вытерпел и сказал:

– Ему нужно было бросить это дело. Ты ушла, когда родился сын, но он давно выполнил свой пятнадцатилетний контракт! Все говорили ему уходить, но он зачем-то остался. К черту этот Соларум с его гребаными протекторами. Да чтоб они там все сгнили… Он не заслужил такой смерти.

Мама не ответила и, только немного успокоившись, осипшим голосом произнесла:

– Мне нужно увидеть тело.

– Нельзя.

– Почему?

– Потому что там не на что смотреть.

Так продолжалось еще некоторое время. Человек сообщил, что Соларум сполна выделит нам средств на ближайшие годы и предоставит защиту. Он все говорил и говорил, но мама молчала, словно ее и не было в той комнате. Когда же неизвестный наконец ушел, выразив соболезнования, что-то громко упало и разбилось, как выяснилось потом – миска с фруктами, брошенная об стену. Мама не стала заходить ко мне, а потому я остался лежать, безучастно глядя в потолок. Произошло что-то невыразимо ужасное. То было ясно как день, но я упорно прятал эту мысль как можно дальше, как и самую страшную догадку. Солнце село, и в темном небе зажглись первые звезды. Только тогда я медленно встал и, прихрамывая от нарастающей боли, подошел к тумбе, чтобы взять платок. Холод завернутого в него предмета ощущался сквозь ткань. Вид стекла одновременно завораживал и отпугивал, внутри него был нарисован красный круг, полный надписей и символов. Я колебался, не решаясь открывать дверь, будто за ней находилась пугающая реальность, не успевшая проникнуть в комнату. Здесь был отдельный мирок – маленький, уютный. Где не успело произойти ничего страшного.

Но я вышел и словно в забвении медленно двинулся в мрачную гостиную. Свет не горел, но мама оказалась там. Она сидела на диване, закрыв лицо ладонями.

Я в нерешительности посмотрел на платок.

«Если со мной что-нибудь произойдет – разломи рядом с мамой, хорошо? – просил отец, обнимая меня в последний раз перед уходом. – Не спрашивай зачем. Просто сделай. Тогда для вас все станет легко. Я же могу на тебя полагаться, правда?»

– Макс? – тихо спросила мама, словно не узнавая меня, и смахнула вновь подступившие слезы. – Почему ты не в кровати? Тебе хуже?