Доминум - [89]

– Она разве сделала что-то, из-за чего так о ней могли подумать? – удивился я.

Он снова поколебался, но сказал:

– Не она, ее отец. Тот был протектором, точнее, должен был стать. Не смотри на меня так, подобное в Соларуме несколько раз уже происходило. Не все падшие примыкают к Шакаре и ее компании, некоторые пытаются вернуться к нормальной жизни и даже семью заводят, если их не успеют поймать протекторы или сплиты. Долго они не живут. Зато эфир передается по наследству. Отца Сары в итоге порвали на куски. Он не успел пройти Апогей-посвящения, сбежал раньше и не стал настоящим протектором, но душа была полна Света, потому и ее душа тоже. Когда Сара попала к нам и мы все о ней изучили, кто-то из канцелярии распространил слух о падшем отце. И все бы ничего, если бы ее в какой-то момент не стали тыкать в это носом. Сара тогда лишь начинала свой путь протектора, пыталась выглядеть уверенной, но в итоге сомнения растравили ее. Она ненавидела свою кровь, боялась, что не только эфир наследуется, но и помыслы. Потому Сара страшно загоняла себя, пыталась казаться лучше, смелее и, не знаю, достойнее, что ли? Я советовал ей притормозить; Маркус, как ее наставник, естественно, тоже. Но она не слушала. А чуть позже, когда его не стало с нами, Сара так корила себя в случившемся, что окончательно сломалась, превратилась в кремень без эмоций. – Дан едва заметно поежился, как от неприязни. – Глупая наверняка что-то с собой сделала, не могут перемены в характере быть настолько резкими. Я недоглядел, моя вина. Нужно было тогда быть со всеми, а я отдалился.

– Ты сказал, что Грей забрал Маркуса, – произнес я. – Маркус тоже стал падшим?

Протектор покачал головой. Его лицо омрачилось.

– Уж лучше б было так.

– Что произошло?

По Соларуму пронесся угнетающий и тяжелый звон колокола. Где-то позади зашуршал Стефан. Дан поднял глаза к потолку, вслушиваясь в гулкий звук.

– Однажды я расскажу тебе всю историю. Она есть у каждой жизни, но и смерти ее не лишены. Однако сейчас не время. Мы должны отправить по дальнейшему пути очередного ушедшего товарища.

Он бросил последний взгляд на одну из фотографий, после чего направился к выходу. Я же задержался, чтобы рассмотреть ее, и тут же сник.

Техотдел, заваленный рабочими приборами длинный стол. Возле него юноша, старательно изучающий чертежи. «2005, Пабло Эррера».

* * *

В Усыпальницу стекались протекторы и адъюты. Адъютов, разумеется, было даже больше, чем нас, но все равно сравнительно мало. Мы их не звали, но они пришли сами, хотя то был не их обряд и не их утрата. Адъюты работали с нами над благим делом, но не являлись частью нашей системы, единого живого организма, объединенного силой звезд. Некоторые держали в руках знамена Света. Никто не говорил громко, слышался лишь тихий, почтительный ропот. Мы находились под взорами тысяч мертвецов, покоившихся в восковых горах. Свечи, единственное освещение этого огромного печального места, озаряли золотом каждый уголок. В воздухе витал запах дыма и полевых цветов. Я неторопливо прохаживался между колоннами и гигантскими изображениями созвездий, под каждым из которых покоились урны с пеплом носителей знака. Некоторые пустовали – не все тела удавалось донести до Соларума и кремировать. Как Пабло. Кремационную часть обряда пропустят, и место среди свечей протекторы отведут не для останков Пабло, а для воспоминаний о нем. Столько незнакомых имен скользило перед глазами, бесчисленное количество забытых, уничтоженных судеб. Сражайся, отдавай жизнь ради людей и Света. Кто-то должен пожертвовать собой во имя общего блага. Мы с потрохами отдавали себя Бесконечной войне и звездам, и именно тогда, стоя перед знаком Малого Пса, я впервые спросил: «Скажи, Антарес, за что мы воюем? В чем смысл? Ради мира? Правды? Лучшей жизни? Эта Война не имеет конца. В ней не может быть ни победителей, ни проигравших – тогда за что нам все это? Из-за чего она вообще разгорелась и к чему должна привести? Вы, заоблачники, сами знаете? Или так же, как и мы, слепо идете в бой и умираете только потому, что так было установлено задолго до вашего появления?»

– Бóльшая часть из нас попадает в Обливион, – тихо произнес Дан, стоя рядом со мной. Он выглядел как никогда меланхоличным. – Ненавижу это место. Только и думаю, что о забвении.

– Действительно страшно, – угрюмо кивнул я. – Вот ты есть, и вот – ничего. Пустота.

– Нет, я о другом забвении. Ужасно даже не то, что тебя не станет, а что все остальные вмиг забудут о твоем пребывании в этом мире. – Он указал на старые урны. – Вглядись. Никто уже не помнит, кем были эти протекторы, что ими двигало, о чем они грезили. Завтра многие и Пабло выбросят из головы. Никто не видит в нас личностей. Мы лишь звенья в цепи. Легко заменяемые. Умрем – и на наше место придут другие. И так до бесконечности. Приземленные не знают, что мы их оберегаем, спасаем их души и отдаем взамен собственные. Но об этих утратах позабудут даже наши братья по оружию. Ты не становишься пустым местом только потому, что умер, но, как только последний человек забудет твое имя, считай, тебя никогда и не существовало. Правда для протекторов одна. Никто о нас не знает. Никто о нас не вспомнит. Обливион отбирает не только души, но и наши имена. – Дан изо всех сил сжал челюсти. – Я душу отдам за весь Соларум и за всех вас. Ценнее у меня ничего нет, я все пожертвовал этому месту. Но я не хочу быть забытым. Не хочу быть всего лишь звеном в цепи.