Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение - [149]
Маркизу де Саду, конечно, всё это казалось глупостями. Для него не существовало никакого братства людей, а сильные, с его точки зрения, ничего не должны были слабым. Евангельских христиан, как и якобинцев, он считал простофилями, обманутыми их общим наследием: верой в прогресс, в потенциал реформ, в возможность привести человечество к свету. Но именно это родство, это объединяющее начало позволило Каслри, столкнувшемуся с упрямством иностранных министров, предложить компромисс, который был – во всех смыслах слова – просвещённым. Добиться прямого запрета работорговли у него не получилось, и он согласился на нечто, с одной стороны, расплывчатое, но с другой – обладающее гораздо более широким потенциалом. Восьмого февраля 1815 г. восемь европейских держав подписали историческую декларацию. В ней говорилось, что работорговля – практика, «несовместимая с принципами гуманности и всеобщей морали» [815]. Язык евангелического протестантизма слился с языком Французской революции. Спустя всего несколько недель Наполеон сбежал с острова и, стремясь заручиться международной поддержкой, не замедлил выступить в поддержку этой декларации. Конец его амбициям положила битва, разыгравшаяся в окрестностях Брюсселя в июне того же года; противников объединяло отвращение к рабству. Традиции Великобритании и Франции, Бенджамина Лэя и Вольтера, приверженцев Духа и приверженцев Разума, соединились ещё до того, как под Ватерлоо выстрелила первая пушка. Ни протестанты, ни атеисты не заметили иронии судьбы: итогом века Просвещения и революций стало создание международного права, в основе которого лежал принцип, пришедший из далёкого католического прошлого. Европейские ценности всё чаще провозглашались языком прав человека.
XVII. Религия
Барода, 1825 г.
Ближе к вечеру 29 ноября британский хирург пришёл на берег реки Вишвамитри, где ему предстояло увидеть, как сжигают заживо молодую женщину. Ричард Хартли Кеннеди вовсе не был праздным зевакой. За плечами у него были долгие годы безупречной службы в Индии. Для невероятной империи, созданной Британской Ост-Индской компанией всего за несколько десятилетий и включавшей к 1825 г. большую часть континента, врачи значили не меньше, чем солдаты. Годами Кеннеди заботился о здоровье сотрудников компании сначала в Бомбее, а с 1819 г. – в городе Бароде, расположенном в пятистах километрах к северу. На бумаге город был столицей независимого княжества; но бумаги в Британской Индии служили интересам компании. По условиям договора, заключённого ею с махараджей Бароды, внешние сношения княжества стали её заботой. Её представитель в городе – резидент – вовсе не был наместником, но не был и обычным послом. Подобное прикрытие позволяло британцам наилучшим образом осуществлять власть в Бароде и других «туземных княжествах». Кеннеди, работавший хирургом при резиденте, прекрасно это понимал. Этим вечером он пришёл к огромному мосту через Вишвамитри, зная, что ни один из участников процессии, направлявшейся к реке, не посмеет запретить ему наблюдать за происходящим. Но он знал также, что остановить то, что должно произойти, – не в его власти.
С тех пор как Кеннеди видел Амбабаи, прошло всего несколько месяцев. Тогда её муж был ещё жив, и она показалась врачу счастливой женщиной. Но муж Амбабаи умер от лихорадки – и теперь она выглядела совсем иначе: её волосы были растрёпаны, а на лице читалась суровая решимость. Этим вечером всё внимание было приковано не к умершему, а к его жене, следовавшей в погребальной процессии. Солнце стало клониться к закату. Ложу покойника придали вид «домашнего дивана для ночного сна» [816]. На мелководье Амбабаи совершила омовение и возлияние, а затем вытянула руки и подняла взор к небу. Выйдя из реки, она сменила мокрое сари на одежды цвета шафрана. Вокруг неё собрались люди; она раздала им свои вещи; вскоре у неё ничего не осталось, толпа расступилась. Последовала короткая – едва различимая – пауза; затем Амбабаи обошла костёр, не отрывая взгляда от тела мужа. В большом металлическом сосуде зажгли огонь; Амбабаи посыпала его сандалом. Она встала на ноги, посмотрела в протянутое ей зеркало, объявила, что увидела в нём историю своей души, которая должна была вскоре вернуться «в лоно и сущность Создателя» [817]. Но сначала ей нужно было присоединиться к мужу. Она забралась на костёр, удобно устроилась рядом с телом и начала петь собственную погребальную песнь. Она продолжала петь, даже когда костёр подожгли. Вскоре жар пламени вынудил зрителей отойти в сторону. Амбабаи, однако, не двигалась. Она даже не закричала. Сгустился дым. Солнце зашло. У мрачных вод реки сверкали угольки. Затем и они погасли. К полуночи от костра осталась лишь куча пепла. Амбабаи стала той, кем хотела стать: «хорошей женщиной» – «сати».
