Домби и сын - [49]

— Что съ тобой, дядя Соль? — сказалъ однажды Валыеръ, всматриваясь съ озабоченнымъ видомъ въ печальное лицо мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, — ты сегодня ничего не ѣлъ и, кажется, твое здоровье очень разстроилось. Не сходить ли за докторомъ, дядюшка?

. — Докторъ не поможетъ, мой милый, — отвѣчалъ дядя Соль, — не сыскать ему для меня…

— Чего, дядюшка? покупателей?

— Да, да, — возразилъ Соломонъ съ глубокимъ вздохомъ, — покупатели пригодились бы.

— Ахъ, ты, Господи, твоя воля! — вскричалъ Вальтеръ, опрокидывая блюдо съ супомъ, и ударяя рукою по столу, — когда я вижу всѣхъ этихъ зѣвакъ, что каждый день цѣлыми дюжинами снуютъ передъ нашими окнами, меня такъ и забираетъ охота притащить кого-нибудь за шиворотъ въ магазинъ и заставить дружка отсчитать тысячи полторы чистоганомъ за свою покупку. Ну, чего ты смотришь, болванъ, — продолжалъ Вальтеръ, обращаясь къ старому джентльмену съ напудренной головой, такъ, разумѣется, чтобы тотъ не слыхалъ. — Выпучилъ глаза на телескопъ, да и стоитъ себѣ. Экая штука! Ты войди-ка любезный, да купи, a глаза-то, пожалуй, я за тебя выпучу.

Но старый джентльменъ, удовлетворивъ любопытство, тихонько поплелся отъ магазина.

— Ушелъ, — сказалъ Вальтеръ, — ушелъ, болванъ! Вотъ тутъ и надѣйся на нихъ! Да только вотъ что, дядя… эй, послушай, дядюшка! — прибавилъ Вальтеръ, видя, что старикъ закручинился и не обращаетъ на него вниманія — унывать никакъ не должно, рѣшительно не должно. Что дѣлать? Посидимъ y моря и подождемъ погоды. Ужъ если придутъ заказы, такъ придетъ ихъ такая пропасть, что тебѣ ихъ въ вѣкъ не передѣлать.

— Да, мнѣ ихъ точно не передѣлать, мой другъ, — съ горестью возразилъ Соломонъ, — заказы придутъ, когда меня не будетъ въ этой лавкѣ.

— Да не тужи, сдѣлай милость, говорю я тебѣ, — ну что толку, если станешь все хандрить. Эхъ ты, дядя Соль! Нѣтъ заказовъ, такъ и чортъ съ ними!

Соломонъ старался принять веселый видъ, и улыбнулся, какъ могъ, взглянувъ черезъ столъ на своего племянника.

— Вѣдь особеннаго ничего не случилось. Не такъ ли, дядя Соль? — продолжалъ Вальтеръ, облокачиваясь на чайный подносъ и нагибаясь къ старику, чтобы вызвать его на объясненіе, — будь откровененъ со мной, дядюшка, не скрывай ничего, если сохрани Богъ встрѣтилась какая-нибудь непріятность.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, — скороговоркой отвѣчалъ Соломонъ, — все идетъ, какъ шло, ничего особеннаго, право, ничего! Встрѣтилась непріятность, говоришь ты: какая же непріятность?

Вальтеръ съ величайшей недовѣрчивостью покачалъ головою.

— Поди ты, толкуй съ нимъ! — сказалъ онъ, — я его спрашиваю, a онъ меня! Послушай, дядя: когда я вижу тебя въ этой хандрѣ, мнѣ, право, становится и жалко и досадно, что я съ тобой живу.

Старикъ Соль невольно открылъ глаза.

— Я не шучу, дядюшка. Нѣтъ на свѣтѣ человѣка счастливѣе меня, когда я съ тобой, и при всемъ томъ опять таки повторяю: мнѣ теперь и жалко и досадно, что я живу здѣсь. Вижу по всему, y тебя есть что-то на душѣ, a еще туда же вздумалъ притворяться. Эхъ, ты, дядя Соломонъ!

— Что дѣлать, мой милый? По временамъ, ты знаешь, я бываю очень скученъ, должно, какъ и всѣ старики.

— Знаешь ли, что я думаю? — продолжалъ Вальтеръ, потрепавъ старика по плечу, — если бы тутъ въ этой комнатѣ вмѣсто меня сидѣла добренькая, тепленькая старушка, твоя жена, разумѣется, твоя кроткая, смирная, ненаглядная сожительница, которая бы знала всѣ твои привычки и обычаи, ты бы вѣдь не былъ въ такой хандрѣ, дядя Соломонъ! И разливала бы она чай, и припоминала бы тебѣ старину, и затянула бы подчасъ пѣсенку про старинное житье-бытье… а? не такъ ли? Ну, a я что для тебя сдѣлаю? Ты знаешь, я люблю тебя, но все же я только племянникъ, ни больше, ни меньше, да еще вдобавокъ вѣтреный, легкомысленный мальчишка, которому нельзя и сказать о своемъ горѣ. Ну вотъ я вижу ты хандришь, и почему знать? можетъ быть, ужасная тоска давитъ тебя; a какъ тебѣ помочь? какъ утѣшить тебя? какъ?… закричалъ Вальтеръ, со всего размаху ударивъ по столу, такъ что блюдо слетѣло на полъ и разбилось въ дребезги.

— Валли, добрый мой Валли! — сказалъ Соломонъ, — если бы въ этой комнатѣ, на этомъ самомъ мѣстѣ лѣтъ за сорокъ съ небольшимъ сидѣла, какъ ты говоришь, ненаглядная моя сожительница, я никогда бы не любилъ ее такъ, какъ тебя, милое дитя мое!

— Знаю, дядюшка, — возразилъ Вальтеръ, — очень хорошо; но женѣ ты открылъ бы всѣ свои секреты, потому что она умѣла бы облегчить твою тоску; a я ничего, рѣшительно ничего не придумаю, хоть бы размозжить себѣ голову.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ Соломонъ, — что за секреты? y меня нѣтъ отъ тебя никакихъ секретовъ!

— Ну, такъ въ чемъ же дѣло, дядюшка? говори, разсказывай. Ну!

Соломонъ Гильсъ еще разъ съ отчаяннымъ упрямствомъ началъ увѣрять, что ничего особеннаго не случилось. Вальтеръ, скрѣпивъ сердце, притворился убѣжденнымъ.

— Однако-жъ, дядя Соль, если сверхъ чаянія…

— Да говорю тебѣ, что ничего нѣтъ, рѣшительно ничего.

— Очень хорошо, — сказалъ Вальтеръ, — перестанемъ же толковать объ этомъ; мнѣ пора въ контору. Часа черезъ два я какъ-нибудь увернусь оттуда, и понавѣдаюсь, что ты станешь дѣлать. Только смотри, дядя Соль, если я узнаю, что ты меня обманулъ, такъ ужъ прошу не прогнѣваться: впередъ не повѣрю тебѣ ни на волосъ, и ужъ никогда ничего не буду говорить тебѣ о Каркерѣ младшемъ. Помни это, дядюшка Соломонъ!