Домби и сын - [45]

— О васъ, — отвѣчалъ Павелъ безъ малѣйшаго замѣшательства.

— Что-жъ ты обо мнѣ думаешь, мой милый? — спросила м-съ Пипчинъ.

— Я думаю, что вы, должно быть, ужъ очень стары, — сказалъ Павелъ, — сколько вамъ лѣтъ?

— Объ этомъ ты не долженъ спрашивать, — сердито отвѣчала почтенная дама, озадаченная совершенно неожиданнымъ вопросомъ, — впередъ не смѣй говорить такихъ вещей.

— Это почему? — спросилъ Павелъ.

— Потому, что это неучтиво, — сказала брюзгливо м-съ Пипчинъ.

— Неучтиво? — повторилъ Павелъ.

— Да, неучтиво.

— A вотъ Виккемъ говоритъ, что неучтиво ѣсть горячіе котлеты и поджареный хлѣбъ, между тѣмткакъ другіе ѣдятъ черствыя булки, — отвѣчалъ Павелъ съ наивнымъ видомъ.

— Твоя Виккемъ, — возразила м-съ Пипчинъ, побагровѣвъ отъ ярости, — злая, безстыдная, наглая бестія. Ахъ она негодница!

— Что это такое? — спросилъ Павелъ.

— Много будешь знать, скоро состаришься, мой милый, — отвѣчала м-съ Пипчинъ. — Вспомни исторію о несчастномъ мальчикѣ, котораго до смерти забодалъ бѣшеный быкъ за то, что тотъ безпрестанно дѣлалъ вопросы.

— Какъ же б_ѣ_ш_е_н_ы_й быкъ, — сказалъ Павелъ, — могъ узнать, что мальчикъ дѣлаетъ вопросы? Никто не подойдетъ къ быку, если оиъ взбѣсился, и не станетъ ему ябедничать.

— Такъ ты не вѣришь этой исторіи? — спросила м-съ Пипчинъ съ величайшимъ изумленіемъ.

— Не вѣрю, — сказалъ Павелъ рѣшительнымъ тономъ.

— Ну, a если быкъ этотъ былъ не бѣшеный? — возразила м-съ Пипчинъ, — неужели ты и тогда не повѣрилъ бы?

Такъ какъ Павелъ еще не разсматривалъ вопроса съ этой стороны, и основалъ свои заключенія только на предположенномъ бѣшенствѣ быка, то на этотъ разъ онъ счелъ себя побѣжденнымъ и замолчалъ. Но въ ту же минуту онъ началъ сравнивать, вникать, соображать и устремилъ такой пытливый взоръ на свою собесѣдницу, что м-съ Пипчинъ заблагоразсудила удалиться и выждать, пока онъ забудетъ объ этой матеріи.

Съ этого времени какаято странная притягательная сила увлекала м-съ Пипчинъ къ маленькому Павлу, точно такъ же, какъ Павелъ чувствовалъ неотразимое притяженіе къ ней самой. Она начала сажать его рядомъ подлѣ себя y камина, и онъ располагался въ углу между м-съ Пипчинъ и каминной рѣшеткой, такъ что маленькое лицо его совершенно поглощалось чернымъ фланелевымъ платьемъ. Въ этой позиціи онъ, казалось, еще пристальнѣе началъ изучать каждую черту, каждую морщинку на лицѣ своей сосѣдки и съ такой проницательностью всматривался въ одинокій сѣрый глазъ ея, что м-съ Пипчинъ иногда принуждена была закрывать его совсѣмъ и притворяться спящею. У м-съ Пипчинъ былъ еще старый черный котъ, который тоже располагался всегда y камина, мурлыкалъ самымъ эгоистическимъ образомъ и свирѣпо моргалъ глазами на огонь до тѣхъ поръ, пока рѣсницы его не принимали форму восклицательныхъ знаковъ. Когда вся эта компанія вечеркомъ усаживалась y камина, м-съ Пипчинъ — не въ обиду будь ей сказано — чрезвычайно была похожа на старую вѣдьму, a Павелъ и черный котъ представлялись служащими ей духами, и послѣ этого никто бы не удивился, еслибы всѣ они въ бурную ночь вдругъ выскочили черезъ трубу для своихъ воздушныхъ похожденій.

Этого однако жъ никогда не случалось. И котъ, и Павелъ, и м-съ Пипчинъ находились каждыя сутки на своихъ обыкновенныхъ мѣстахъ, въ обыкновенныхъ позахъ, всѣ здравы и невредимы. Избѣгая сообщества маленькаго Байтерстона, Павелъ продолжалъ изучать и м-съ Пипчинъ, и кота, и огонь, какъ будто эти предметы были для него волшебными книгами въ трехъ томахъ, откуда онъ почерпалъ подробныя свѣдѣнія относительно некромантіи.

М-съ Пипчинъ составила свой особый взглядъ на странности Павла, взглядъ весьма неутѣшительный, соотвѣтствовавшій ея болѣзненной хандрѣ, усиленной постояннымъ созерцаніемъ сосѣднихъ трубъ изъ своей комнаты, шумомъ вѣтра и вообще пошлостью, или, какъ сама она выражалась, скаредностью ея повседневной жизни. Соображая всѣ предшествовавшія обстоятельства, она вывела самыя печальныя заключенія на счетъ м-съ Виккемъ, и приняла на первый случай строгія полицейскія мѣры, чтобы ея "собственная бестія" — такъ вообще величала она прислугу женскаго пола — ни подъ какимъ видомъ не сообщалась съ этой негодяйкой. Чтобы вѣрнѣе достигнуть этой цѣли, она не пожалѣла времени для тайныхъ наблюденій изъ-за дверей: скрываясь въ этой засадѣ, она выжидала минуту, когда "бестія" подойдетъ къ комнатѣ Виккемъ, и потомъ вдругъ выбѣгала на открытую сцену съ огромнымъ запасомъ энергическихъ ругательствъ и укоровъ. Но, къ несчастью, эту мѣру никакъ нельзя было распространить на племянницу Беринтію, которая, по своимъ разнообразнымъ и многосложнымъ должностямъ, съ утра до ночи обязана была ходить по всѣмъ угламъ и закоулкамъ обширнаго «замка». Берри могла говорить и съ м-съ Виккемъ.

— Какъ онъ хорошъ, когда спитъ! — сказала однажды Берри, поставивъ ужинъ для м-съ Виккемъ и останавливаясь передъ постелью маленькаго Павла.

— Бѣдненькій! — со вздохомъ произнесла м-съ Виккемъ, — хоть бы во снѣ-то Богъ послалъ ему красоту!

— Да онъ хорошъ, когда и не спитъ, — замѣтила Берри.

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Онъ, что называется, какъ двѣ капли воды, Бетси Джанна моего дяди, — сказала м-съ Виккемъ.