Домашний огонь - [56]
Телевизионный фургон последовал за ними, к нему присоединился полицейский эскорт, не беда, прятать ей нечего, так даже лучше.
– Почему ты помогаешь мне, Абдул?
– Есть кое-что, чего ты про меня не знаешь.
– Что ты гей, я узнала, наверное, еще раньше, чем ты сам.
– Не то – хотя спасибо, что никогда не выдавала. Это я рассказал кузену Фарука про Парвиза. В смысле слухи про вашего отца. Наверное, потому-то Фарук и отыскал его.
– Не твоя вина, что он решил ехать.
– Почему он надумал?
– Не знаю. Перестала задавать самой себе этот вопрос. Но потом он захотел вернуться, и для меня только это важно.
– Если тот вернется – Фарук, – я его убью.
– Нет, не убивай. Сдери с него кожу самым маленьким скальпелем, какой сумеешь найти. Выковыряй глаза ложечкой для мороженого. Налей медленно разъедающей кислоты ему на язык.
– Я так понимаю, ты все продумала.
– На этом я могу сосредоточиться. А так мало на чем.
– Не думаю, что я справлюсь.
– Понимаю. Ничего.
– И еще кое-чего ты не знаешь.
– Чего же?
– Твой брат казался мне очень привлекательным, – это он произнес голосом Дамы Эдны.
– Спасибо, Абдул. А то я было разучилась улыбаться.
Она ожидала очередного допроса в аэропорту, но человек из службы безопасности глянул через ее плечо на полицейских, затем на новенький пакистанский паспорт и посадочный талон до Карачи и кивнул.
– Что вы надеетесь там найти? – крикнул один из журналистов из-за барьера, когда она проходила в зал отлета.
– Справедливость, – ответила она.
Карачи, цветные автобусы и бесцветные здания, стены в граффити, билборды с рекламой мобильных телефонов, газировки и мороженого, птицы кружат в раскаленном добела небе. Парвиз опустил бы окна, чтобы впитывать в себя новые звуки, но она откинулась на спинку сиденья и ехала в тишине, которую нарушал лишь кашель кондиционера – молчание было ей навязано кузеном-гитаристом, который отказался объяснять, почему у трапа самолета ее встретила охрана аэропорта и отвезла в грузовой терминал, где кузен ждал ее в бежевом автомобиле с наклейкой на ветровом стекле, возвещавшей о принадлежности к гольф-клубу, – такая машина годится скорее бизнесмену, чем музыканту.
– Сними хиджаб и надень это, – вот и все, что он сказал, протягивая огромные тонированные очки. Она отказалась, но насчет очков потом передумала, уж очень солнце в глаза било.
Так в полном молчании доехали до высокого белого здания гостиницы, кузен свернул на подъездную дорожку, миновав рассеянного охранника, остановился и отмахнулся от паренька, пытавшегося забрать у него ключи.
– Выходи здесь, – велел он.
– Зачем?
– Вход в гостиницу вон там. Я зарегистрировал тебя на три дня под именем миссис Гуль Кхан. Тело прибудет завтра, к вечеру его похоронят. Мы подготовили место для погребения. Послезавтра я пришлю за тобой машину. В девять утра. Помолишься на могиле – и отправляйся домой. Ясно? Не звони мне. Не звони моей матери. Ты все поняла?
– Это ты должен понять. Не надо его хоронить. Я приехала забрать его домой.
Кузен вскинул руки.
– Не хочу ничего слышать. Сумасшедшая. Знать ничего не хочу. Моя сестра в Америке, у нее там родится ребенок – ты или твой ублюдок брат хоть на минуту задумались о нас, с паспортами, которые для прочего мира не лучше туалетной бумаги, мы всю жизнь стараемся вести себя как можно осторожнее, только бы вид на жительство продлили. Не стой рядом с тем парнем, не читай этого в твиттере, не загружай из интернета книгу Ноама Хомски. А потом твой брат использует нас как прикрытие, чтобы присоединиться к каким-то психопатам-убийцам, а потом ваше правительство решает, что эта страна – помойка, где можно сваливать невостребованные трупы, а твоя семья рассчитывает, что мы возьмем на себя похороны юнца, чью фотографию все неделю показывали по телевизору как «лицо терроризма». А теперь еще ты примчалась, мисс Трусики Хиджаб, и мне пришлось потянуть за такие ниточки, за которые я вовсе не хотел тянуть, чтобы вытащить тебя из аэропорта и скрыть от журналистов всех стран, но ты, оказывается, еще какой-то фокус задумала, знать не знаю какой, но моя семья не будет иметь к этому никакого отношения, никаких отношений с тобой.
– Я и не прошу, чтобы ты или твоя семья что-то делали. Только скажи мне, в котором часу его завтра привезут и с кем нужно поговорить о том, куда его доставить.
– Что значит «куда его доставить»? Ты собираешься поселить труп в номере гостиницы?
– Ты в самом деле хочешь услышать ответ?
– Нет. Выходи.
– С кем нужно поговорить о том, куда его доставить?
Он нашарил в бумажнике визитку и швырнул ей.
– Спасибо. Кстати, далеко ли отсюда британское представительство?
– Посмотри в гугле, – посоветовал он, перегибаясь через нее, чтобы открыть дверь.
Британское представительство было окружено колючей проволокой, блокпосты и вооруженные микроавтобусы не дали бы никому приблизиться. Но в нескольких минутах пешком – парк, баньяновые деревья, их древние корни под землей прочнее ржавеющей от морского воздуха проволоки, и ружей, чьи стволы забивает пыль, и тех расчетов, что делают политики, думая о будущих выборах.
Здесь она будет сидеть рядом с братом, пока мир не изменится или пока оба они не сольются с этой землей.
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!