Домашние правила - [147]

Я громко смеюсь – это такая замечательная фраза, что ее можно записать и включить в сценарий «Борцов с преступностью». Мама и Оливер оба глядят на меня, и выражения их лиц прочесть легко. Они оба на сто процентов в ярости.

– Не пора ли нам сделать успокоительный перерыв? – спрашивает судья.

– Сенсорный! – резко отзывается Оливер. – Сенсорный перерыв!

Судья Каттингс откашливается.

– Я принимаю это за утвердительный ответ.

В сенсорной комнате отдыха я ложусь под утяжеленное одеяло. Мама уходит в туалет. Тэо кладет голову на вибрирующую подушку. Он говорит сквозь зубы, и голос у него как у робота:

– Пощекочи меня, Элмо.

– Джейкоб, – обращается ко мне Оливер после минуты и тридцати трех секунд молчания, – твое поведение в зале суда меня очень сердит.

– Ну, ваше поведение в зале суда меня тоже очень сердит. Вы до сих пор не сказали им правду.

– Ты знаешь, еще не пришла наша очередь. Ты видел судебные процессы по телевизору. Сперва выступает обвинение, а потом нам нужно будет исправить разрушения, нанесенные Хелен Шарп. Но, Джейкоб, ради Христа… Каждый твой эмоциональный всплеск или смех над словами свидетеля добавляет разрушений. – Оливер смотрит на меня. – Представь, что ты присяжный и у тебя дочь такого же возраста, как Джесс, а обвиняемый смеется во весь голос, когда медицинский эксперт рассказывает о трагических обстоятельствах смерти жертвы. Что, по-твоему, говорит сам себе этот член жюри?

– Я не присяжный и ничего об этом не знаю, – отвечаю я.

– Последние слова медэксперта были довольно забавные, – добавляет Тэо.

Оливер хмуро глядит на него:

– Я интересовался твоим мнением?

– А Джейкоб интересовался вашим? – огрызается Тэо и бросает в меня подушкой. – Не слушай его, – говорит он мне и выскальзывает из сенсорной комнаты отдыха.

Я замечаю, что Оливер не сводит с меня глаз.

– Ты тоскуешь по Джесс?

– Да. Она была моей подругой.

– Тогда почему ты этого не показываешь?

– Зачем? – спрашиваю я, садясь. – Важно то, что я чувствую это. Вы никогда не смотрели на человека, который устраивает истерику в публичном месте, с мыслью: ему действительно так плохо или он хочет, чтобы окружающие об этом узнали? Если вы показываете всему миру свои чувства, это как будто загрязняет их, делает менее чистыми.

– Ну… большинство людей держатся иного мнения. Большинство людей, когда им покажут снимки с вскрытия тела человека, которого они любили, расстроятся. Может быть, даже заплачут.

– Заплачут? Вы шутите? – говорю я и повторяю фразу, которую слышал от детей в школе: – Я бы убил за возможность побывать на этом вскрытии.

Оливер отворачивается. Я уверен, что неправильно понял его.

А вы?

Рич

Расхожей темой для шуток среди сотрудников, откомандированных на этот процесс, стала сенсорная комната отдыха. Если обвиняемому предоставляются особые условия, почему их лишены свидетели? Мне, например, нужна комната по приему китайской пищи. Я сообщаю об этом Хелен Шарп, когда она подходит ко мне сказать, что следующим давать показания вызовет меня.

– Пельмешки, – говорю я. – Научно доказано, что они повышают собранность свидетелей. А цыпленок «Генерал Цо» забивает артерии в достаточной степени, чтобы усилить приток крови к мозгу…

– А я всегда считала, что вашим главным недостатком…

– Эй!

– …является дефицит внимания, – говорит Хелен и улыбается мне. – У вас пять минут.

Я шучу только наполовину. Если суд согласился подлаживаться под запросы Джейкоба Ханта с его синдромом Аспергера, сколько времени пройдет, прежде чем закоренелые преступники используют эту историю как прецедент и заявят, что заключение в тюрьму обостряет у них клаустрофобию? Я целиком и полностью за равенство, если только оно не подтачивает систему.

Мне решительно нужно отлить, прежде чем меня затребуют к барьеру. Я сворачиваю за угол коридора, где находятся уборные, и сталкиваюсь с женщиной, которая движется в обратном направлении.

– Ой! – восклицаю я, поддерживая ее. – Простите.

Эмма Хант глядит на меня своими невероятными глазами:

– Не стоит.

В другой жизни – если бы у меня была другая работа, а у нее другой ребенок – мы могли бы болтать за бутылкой вина, может, эта женщина улыбалась бы мне, а не смотрела на меня так, будто наткнулась на самый страшный из своих ночных кошмаров.

– Как вы держитесь?

– Вы не имеете права спрашивать меня об этом.

Она пытается пройти мимо меня, но я преграждаю ей путь, уперев руку в стену:

– Я просто выполнял свою работу, Эмма.

– Мне нужно вернуться к Джейкобу…

– Слушайте, мне жаль, что с вами случилось такое, потому что вам и без того уже пришлось несладко. Но в тот день, когда погибла Джесс, мать потеряла ребенка.

– А теперь, – говорит она, – вы собираетесь лишить меня моего.

Эмма отталкивает мою руку. На этот раз я пропускаю ее.

Хелен десять минут разбирается с тем, кто я и что я: звание капитана, учеба на детектива в Таунсенде, тот факт, что я занимаюсь этим с Рождества Христова, и так далее, и так далее, все то, что хотят услышать присяжные, дабы увериться, что они в надежных руках.

– Как вы стали причастны к расследованию дела о смерти Джесс Огилви? – приступает к допросу Хелен.

– Тринадцатого января парень Джесс, Марк Магуайр, пришел в полицейский участок и сообщил о ее исчезновении. Он не видел свою девушку с утра двенадцатого января и не мог с ней связаться. Она не планировала уезжать, ни ее родители, ни друзья не знали, где она находится. Сумка и пальто Джесс оставались дома, но другие вещи пропали.