Домашние правила - [133]

В 1979 году дело Макдональда рассматривалось в гражданском суде. Криминалист пришел к заключению, что в пижаме доктора, которую он якобы использовал для защиты от нападавших, имелось сорок восемь ровных круглых отверстий, слишком аккуратных, чтобы возникнуть в результате жестокого избиения. Такие дыры могли появиться в ткани только в том случае, если рубашка от пижамы была неподвижна, а это крайне маловероятно, если Макдональд отбивался от людей, бросавшихся на него с колющим оружием. Криминалист также показал, как при складывании пижамы определенным образом эти сорок восемь дырок могли появиться после двадцати одного удара – ровно столько раз ударили ледорубом Колетт Макдональд. Дыры на пижаме совпадали с ранами на ее теле, и это доказывало, что верх от пижамы положили на нее до того, как она была убита, и эта вещь вовсе не использовалась для самозащиты Макдональдом. Его осудили на пожизненное заключение за три убийства, и он до сих пор утверждает, что невиновен.

Тэо

Не впервые мне приходится насильно заталкивать брата в костюм с галстуком.

– Господи, Джейкоб, прекрати, пока ты не поставил мне фингал, – бормочу я, сидя на нем верхом и держа его руки прижатыми к полу над головой.

Джейкоб извивается, как выброшенная на берег рыба. Мама изо всех сил старается завязать на нем галстук, но Джейкоб бьется в конвульсиях, так что это практически бесполезно.

– Тебе и правда нужно застегнуть ее? – кричу я, но едва ли она меня слышит.

Джейкоб победил нас в децибелах. Могу поспорить, его вопли разносятся по всей округе; можно только гадать, что думают соседи. Может быть, что мы тычем ему иглы в глазные яблоки.

Маме удается застегнуть одну из крошечных пуговок, которыми воротник пристегивается к рубашке, до того, как Джейкоб ухитряется хватануть ее зубами за руку. Мама тихо вскрикивает и отдергивает пальцы от его шеи. Вторая пуговка остается незастегнутой.

– Хватит, и так хорошо, – говорит мама, когда появляется Оливер.

Он приехал отвезти нас в суд. Сегодня первый день процесса.

– Я стучал, – говорит наш адвокат.

Очевидно, мы не услышали.

– Вы рано, – отвечает ему мама; она все еще в халате.

– Ну дайте мне взглянуть на конечный продукт, – говорит Оливер, и мы с мамой отступаем от Джейкоба.

Оливер долго смотрит на него и спрашивает:

– Что это такое, черт подери?!

Ладно, я согласен, Джейкоб не получит премию в области моды, но он в пиджаке и галстуке, а таков был заданный критерий. На нем рубашка из полиэстера цвета яичного желтка, которую мама нашла в магазине распродаж. Бледно-желтая рубашка с мягким золотистым вязаным галстуком.

– Он выглядит как сутенер, – говорит Оливер.

Мама поджимает губы:

– Сегодня Желтая Среда.

– Мне плевать, даже если это воскресенье в горошек! – резко бросает Оливер. – И присяжным тоже. Так мог бы одеться на вечеринку Элтон Джон, Эмма, а не обвиняемый на суд.

– Это был компромисс, – не сдается мама.

Оливер проводит рукой по лицу:

– Разве мы не сошлись на синем блейзере?

– Синие дни – пятницы, – говорит Джейкоб. – Тогда я его и надену.

– И по счастливой случайности сегодня ты тоже его наденешь, – заявляет Оливер и смотрит на меня. – Я хочу, чтобы ты помог мне, пока твоя мама пойдет и переоденется.

– Но…

– Эмма, у меня сейчас нет времени спорить, – заявляет Оливер.

Мама собирается надеть очень простую темно-серую юбку и синий свитер. Я присутствовал, когда Оливер перебирал вещи в ее шкафу, давая волю сидящей в нем Хайди Клум, и выбрал то, что, по его словам, будет «строго и консервативно».

Сердито пыхтя, мама выходит из комнаты Джейкоба. Я складываю на груди руки:

– Я только что запихнул его в эту одежду. И не собираюсь вытряхивать его оттуда.

Оливер пожимает плечами:

– Джейкоб, снимай это!

– С удовольствием! – восклицает мой брат и срывает с себя все за несколько секунд.

Оливер не сбавляет темпа.

– Возьми рубашку в тонкую полоску, блейзер и красный галстук, – распоряжается он, с прищуром заглядывая в открытый шкаф Джейкоба.

Как только я приношу одежду, Джейкоб косится на нее – такой стиль он ненавидит, к тому же цвет не тот – и издает вопль, от которого в жилах стынет кровь.

– Во дает, – бормочет Оливер.

Я беру руки Джейкоба и снова прижимаю их у него над головой.

– Ты еще ничего не видел, – говорю я.

В последний раз мне приходилось запихивать брата в костюм с галстуком, когда мы ехали на похороны деда. Мама в тот день была сама не своя, может быть, поэтому Джейкоб не устроил такого скандала из-за одежды, как сегодня. Ни у меня, ни у него не было костюма с галстуком, поэтому мама позаимствовала их у мужа соседки. Мы тогда были младше, и пиджаки болтались на нас обоих. Мы сидели в комнате, где стоял гроб, утопая в своих костюмах, как будто уменьшились в размерах с тех пор, как нас постигло горе.

Деда я, вообще-то, мало знал. Он находился в доме престарелых с тех пор, как умерла бабушка, и мама возила нас навещать его два раза в год. Там пахло мочой, и я страшно пугался стариков в креслах-каталках, у которых кожа на костлявых коленках и костяшках пальцев была туго натянута и сильно блестела. Одно хорошее воспоминание о деде у меня все-таки сохранилось: я еще совсем маленький сижу у него на руках, а он вынимает у меня из уха четвертак. От деда пахнет виски, и его седые волосы, когда я к ним прикасаюсь, жесткие, как губка из тонких металлических нитей для чистки посуды.