Домашние правила - [129]

– Прости. Я виноват.

Она листает журнал из кармашка на спинке сиденья.

– Знаю.

– Мне очень жаль.

– Не сомневаюсь.

– Что я взял деньги с твоей кредитки. И вообще…

– И ты вернешь мне деньги за билеты, за обратные тоже, даже если это будет тянуться до твоих пятидесяти шести лет, – говорит мама.

Мимо проходит стюардесса и спрашивает, не хочет ли кто-нибудь приобрести прохладительные напитки. Мама поднимает руку, спрашивая меня:

– Что ты хочешь?

– Томатный сок.

– А я буду джин с тоником, – говорит она стюардессе.

– Правда? – Я и не знал, что мама пьет джин.

Она вздыхает:

– В трудные времена нужны серьезные меры, Тэо, – потом смотрит на меня. Лоб ее задумчиво наморщен. – Когда мы с тобой в последний раз были одни, вот как сейчас?

– Гм… – мычу я. – Никогда?

– Пожалуй, – произносит мама, обдумывая мои слова.

Стюардесса приносит нам напитки.

– Прошу вас, – чирикает она. – Вы летите в Лос-Анджелес или с пересадкой на Гавайи?

– Хотелось бы, – говорит мама, откручивает крышку с бутылочки, и та издает вздох.

– Как всем нам, – со смехом произносит стюардесса и идет дальше по проходу.

Страница журнала, на которой остановилась мама, посвящена туристическим поездкам на Гавайи или в какие-то похожие тропики.

– Может, останемся в самолете и полетим туда? – предлагаю я.

Она смеется:

– По праву сквоттеров. Простите, сэр, мы не освобождаем места пятнадцать «А» и «Б».

– К обеду мы могли бы сидеть на пляже.

– Загорать, – размышляет вслух мама.

– Пить «Пина коладу», – подхватываю я.

Мама вскидывает бровь:

– Ты – безалкогольную.

Повисает пауза. Мы оба представляем жизнь, которая никогда не будет нашей.

– Может быть, – говорю я еще через мгновение, – возьмем с собой Джейкоба. Он любит кокосы.

Этого никогда не случится. Мой брат не сядет в самолет; у него произойдет самый жуткий нервный срыв еще до того, как он ступит на борт. А на гребной лодке до Гавайев не доберешься. Не говоря уже о том, что у нас совершенно нет денег. Но все же.

Мама кладет голову мне на плечо. Ощущение странное, как будто это я о ней забочусь, а не наоборот. Хотя я ведь уже выше ее и продолжаю расти.

– Давай так и сделаем, – соглашается мама, как будто такое возможно.

Джейкоб

Я знаю анекдот:

Два кекса сидят в духовке.

Один говорит: «Вау, тут так жарко».

Другой подскакивает и кричит: «Вот те на! Говорящий кекс!»

Это смешно, потому что:

1. Кексы не разговаривают.

2. Я достаточно разумен, чтобы понимать это. Что бы там ни думали моя мать, Оливер и практически все психиатры Вермонта, я ни разу в жизни не разговаривал с кексом.

3. Это было бы так банально.

4. Вы тоже поняли шутку, да?

Мама обещала, что будет говорить с доктором Ньюком полчаса, но прошло уже сорок две минуты, а она так и не вышла из кабинета в приемную.

Мы здесь, потому что Оливер сказал: так надо. Хотя ему и удалось добиться всех этих особых условий для меня в суде, они помогут ему ссылаться на невменяемость при защите и убедить присяжных (не спрашивайте меня как – невменяемость вовсе не то же самое, что инвалидность или чудаковатость), очевидно, нам придется встретиться еще и с психиатром, которого нашел Оливер и который должен будет сказать присяжным, что меня нужно отпустить из-за синдрома Аспергера.

Наконец, когда прошло уже на шестнадцать минут больше времени, чем обещала мама, когда я начал немного потеть и во рту у меня пересохло от мыслей: вдруг мама забыла обо мне и я застряну в этой комнате ожидания навечно, – доктор Ньюком открывает дверь и с улыбкой произносит:

– Джейкоб? Не хочешь ли зайти?

Это очень высокая женщина с еще более высокой башней из волос на голове и кожей гладкой и блестящей, как темный шоколад. Зубы у нее сияют, как фары, и я невольно цепляюсь за них взглядом. Мамы в кабинете нет. Я чувствую, как в горле у меня зарождается мычание.

– А где моя мама? – спрашиваю я. – Она сказала, что придет через полчаса, а прошло уже сорок семь минут.

– Мы проговорили немного дольше, чем я рассчитывала. Твоя мама вышла через заднюю дверь и ждет тебя снаружи, – отвечает доктор Ньюком, как будто читает мои мысли. – Знаешь, Джейкоб, мы очень мило побеседовали с твоей мамой. И доктором Мурано.

Она садится и предлагает мне сесть напротив. Кресло обтянуто тканью с полосками, как на шкуре у зебры, что мне не очень нравится. Этот орнамент вообще вызывает у меня замешательство. Глядя на зебру, я никак не могу решить, она черная в белую полоску или белая в черную, и это меня раздражает.

– Я должна побеседовать с тобой. И представить отчет в суд, то есть то, что ты скажешь здесь, не будет конфиденциальным. Ты понимаешь, что это значит?

– Предназначенным для сохранения в тайне, – выдаю я словарное определение и хмурюсь. – Но вы же врач?

– Да. Психиатр, как доктор Мурано.

– Тогда то, что я скажу вам, в приоритете, – говорю я. – Существует конфиденциальность отношений между врачом и пациентом.

– Это особый случай, из-за судебного процесса, и я открою другим людям то, что ты скажешь.

Теперь грядущая процедура выглядит еще хуже – мне не только придется общаться с незнакомым психиатром, так она еще растрезвонит всему свету, о чем мы говорили.

– Тогда я лучше пообщаюсь с доктором Мун. Она никому не раскрывает моих секретов.