Дом Якобяна - [29]

Эта бурная деятельность заставляла его жадно собирать сведения и выпытывать у людей их секреты: не исключено, что в дальнейшем он будет с ними сотрудничать и в какой-то момент даже самая незначительная информация окажется решающей и позволит ему заключить нужную сделку. Каждый день с раннего утра до позднего вечера в магазин Маляка приходили самые разные люди: богатые и заказчики победнее, арабские шейхи, маклеры, служанки, девушки по вызову, мелкие торговцы и агенты на комиссии. Маляк сновал среди них туда-сюда, и разговаривал, кричал, смеялся, шутил, ругался, ссорился; сотни раз давал лживые клятвы при заключении сделок, как талантливый актер, получающий наслаждение от блестяще сыгранной роли, которую он репетировал столько раз, что довел исполнение до совершенства.

* * *

Маляк видел Бусейну ас-Сайед дважды в день: когда она уходила на работу и когда возвращалась. Эта красотка с хорошей фигурой сразу вызвала у него интерес и трудно передаваемые чувства, говорившие, что серьезное выражение ее лица обманчиво и что она не такая уж правильная, какой хочет казаться. Разузнав о ней все, Маляк начал здороваться, расспрашивать о здоровье ее уважаемой матери и о том, нужны ли магазину «Шанан», в котором она работает, отличные рубашки по сходной цене (вознаграждение ей гарантировано). Шаг за шагом, и он уже разговаривал с ней на разные темы: о погоде, соседях, браке… Бусейну же никогда не тянуло к Маляку, но она не могла оттолкнуть его, потому что каждый день проходила мимо, потому что он жил по соседству, потому что он был вежлив — у нее не было повода быть с ним нелюбезной. И она была вынуждена разговаривать с ним, что-то неуловимо-пронизывающее в его поведении заставляло ее повиноваться. Он говорил ей об одном, а его голос и взгляд утверждали другое: «Не прикидывайся такой правильной, я все знаю…» Это не выраженное в словах послание доходило до нее все яснее и яснее, и она уже начала сомневаться, не распускает ли Таляль слухи об их связи… Маляк подбирался к ней все ближе, пока не настал день, когда он вдруг обвел взглядом ее большую грудь и нежную кожу, а затем задал неприличный вопрос:

— Сколько Таляль Шанан платит тебе в месяц?

Она почувствовала, что на этот раз не сможет сдержаться и ответит ему грубостью, но, в конце концов, обошла его сбоку, боясь посмотреть в глаза.

— Двести пятьдесят фунтов, — ее голос прозвучал хрипло, как будто кто-то другой ответил за нее. Маляк рассмеялся и подошел поближе, не оставляя своих намерений:

— Ну и глупая ж ты девка! Это же копейки… Послушай, я возьму тебя на работу за шестьсот в месяц. Можешь сейчас не отвечать. Подумай хорошенько. Приходи на днях…

2

В баре «Maxime» Заки аль-Десуки чувствовал себя уютно…

Достаточно было пересечь площадь Сулейман-паши и пройти по узкому переулку, что начинается напротив автомобильного клуба, толкнуть рукой маленькую деревянную дверь со стеклянной мозаикой и сделать шаг, чтобы почувствовать, как машина времени переносит тебя в прекрасные пятидесятые: стены выкрашены в чисто-белый цвет, на них подлинники картин великих художников, от чудесных настенных светильников идет приглушенный свет, столы застелены ослепительной белизны скатертями, на них сложены салфетки, расставлены тарелки, ложки, ножи и стаканы на французский манер, всех размеров, вход в туалет скрыт от взглядов тяжелой голубой шторой, а в глубине — небольшой шикарный бар. Слева от него — старое пианино, на котором хозяйка ресторана Кристин играет для своих друзей. Все в «Maxime» говорит о роскоши прошлых лет: аристократические роллс-ройсы, длинные, до локтя, белые перчатки у дам, их шляпы, украшенные перьями, граммофон с трубкой и золотой иглой, старые черно-белые фотографии в рамках темного дерева, которые обычно вешают в гостиной и забывают, но потом время от времени все же разглядывают с ностальгией… Хозяйке бара «Maxime» мадам Кристин Николас было чуть больше шестидесяти, она была гречанкой, которая родилась и жила в Египте. Она хорошо рисовала, играла на пианино и гитаре, отлично пела, была несколько раз замужем и вообще жила шумной, веселой жизнью. Ее отношения с Заки-беем начались в пятидесятые пламенной любовью, которая прошла, но переросла в глубокую и прочную дружбу… Заки забывал и не видел ее месяцами, но всякий раз, когда оказывался в трудном положении или дела его шли плохо, он отправлялся к ней. Она всегда ждала его, выслушивала и искренне что-то советовала, переживая за него, как мать… Сегодня, едва увидев его входящим в бар, она бросилась к нему, обняла и расцеловала в обе щеки, потом схватила за плечи, отступила, и внимательно взглянула ему в лицо голубыми глазами:

— Ты чем-то встревожен, дружок?

Заки улыбнулся и собрался было что-то сказать, но промолчал. Кристин понимающе кивнула головой и пригласила его сесть за любимый столик рядом с инструментом. Она попросила принести бутылку розового вина и холодные закуски… Как засушенный цветок продолжает хранить былой аромат, так и Кристин сохранила следы прежней красоты. У нее была хорошая фигура, окрашенные волосы зачесаны назад, приглушенный макияж придавал немолодому лицу очарование и достоинство. Когда она смеялась, лицо ее выражало ту нежность, то снисхождение, какие бывают только у добрых дам. Иногда на нем мелькала тень старого увлечения, но она быстро таяла. Как положено по этикету, Кристин пригубила вино, затем подала знак пожилому слуге-нубийцу, и тот наполнил два бокала. Попивая вино, Заки рассказал ей о том, что случилось. Она внимательно выслушала, но принялась возражать, нежно, нараспев произнося французские слова: