Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - [53]

Людвиг, верный своему слову, провел послевоенные годы, работая скромным учителем. Закончив обучение на Кундмангассе, он устроился на летних каникулах 1920 года помощником садовника в Клостернойбургском монастыре, где по ночам спал в сарае для инструментов. В начале сентября он под чужой фамилией пошел устраиваться на работу в Рейхенау, работу ему дали, но когда его личность была раскрыта, он отказался. Пошли слухи, что безумный Людвиг отрекся от семьи. Когда Пауль об этом услышал, он послал младшему брату добродушное письмо с упреками:

Это исключено, правда, совершенно исключено, чтобы кого-то с такой фамилией, чье элегантное прекрасное воспитание видно за тысячу шагов, не узнали. Даже если изменить имя как ultima ratio, ничего не выйдет. Как бы трудно ни казалось, это факт, с которым придется смириться и к которому, как бы жестоко это ни звучало, нужно привыкнуть[258].

Людвиг не ответил, и через три дня Пауль прислал «дополнение»:

Это было неизбежно, что твои корни и семья, членом которой ты являешься, стали достоянием общественности… Я уже говорил об этом в письме. Если не Маутнер [жена бывшего работника Карла Витгенштейна], то лесник, который работал на нас в Хохрайте; или учитель, преподававший на Аллеегассе, или официант в кабаке, некогда прислуживавший в отеле компании в Кладно или в гостинице общины в Мизенбахе, или рабочий фабрики, который трудился у дяди Луиса в Коричанах или Фризахе, или дочка фермера, которая раньше была молочницей в Траухе и узнала тебя, и куча других возможностей. Ты не можешь ни изобразить, ни утаить ничего, не говоря уже о благородном воспитании, едва ли мне нужно тебе это говорить. Именно поэтому будет гораздо разумнее, если ты прямо скажешь, кто ты и что ты. Тогда ты удалишь жало раздутых слухов с самого начала[259].

К тому времени, как Людвиг получил письма брата, в ноябре 1920 года, он снова устроился на работу (под настоящим именем) школьным учителем в крошечной горной деревушке Траттенбах. Он провел там два года, потом недолго преподавал в Хассбахе возле Нойнкирхена, еще два года — в Пухберге-ам-Шнееберге, и, наконец, с ноября 1924 года по апрель 1926 года — в маленькой начальной школе в деревне Оттерталь в Нижней Австрии. Все это время он мало ел и пил и продолжал носить старую армейскую форму почти не снимая. «И об одежде зачем вам заботиться?»— спрашивает Толстой в «Евангелии». «Не заботьтесь, и не хлопочите, не говорите, что надо подумать о том, что будем есть и чем оденемся»[260]. Зная, что с братьями и сестрами в Вене ссоры неминуемы, Людвиг старался держаться от них подальше.

А я вам говорю, что стоит суда всякий, кто рассердится на брата своего. И еще больше виноват тот, кто скажет бранное слово брату своему… Так вот первая заповедь: не сердитесь, не бранитесь; а побранились — помиритесь и делайте так, чтобы ни один человек не имел бы на вас обиды[261].

Для Людвига настали тяжелые времена. Сильнее, чем когда-либо, его терзали демоны, тревожили жестокие воспоминания о войне и мучило горе из-за смерти самого близкого друга. «Каждый день я думаю о Пинсенте. Он забрал с собой половину моей души. Дьявол заберет другую»[262]. Это мрачное настроение прослеживается в откровенных письмах, отправленных армейскому другу — интеллектуалу Паулю Энгельману. «Я постоянно думал о том, чтобы покончить с жизнью, и эта мысль до сих пор не дает мне покоя. Я достиг низшей точки»[263]и «на самом деле, это ужасное состояние»[264]. Он надеялся и верил, что учительский труд его спасет, ведь нужно было каждый день работать, «иначе все черти из моего внутреннего ада вырвутся на свободу»[265]. Как обычно, он занимался самоедством и говорил Энгельману, что «нравственно мертв», «низок», «глуп и мерзок», и, несмотря на заповеди Толстого, не мог удержаться от презрения ко всем окружающим. Траттенбахцы «несносны, ленивы и безответственны»[266], оттертальцы «нечеловеческие существа», а жители Хассбаха — «отталкивающие личинки».

В ноябре 1922 года «Логико-философский трактат», мистический философский трактат, над которым он работал, когда мог, на войне, наконец вышел в свет в немецком издании с параллельным английским текстом и введением Бертрана Рассела. Друзья-философы, которых трактат привел в замешательство и в то же время глубоко впечатлил, умоляли Людвига бросить школу и вернуться в Кембридж. Людвиг с болью осознавал, что его работу, краткую и просто изложенную, поймут неправильно, и это его раздражало. Главная трудность «Трактата» была вызвана тем, что он категорически отказался дать определение терминам или прояснить смысл с помощью примеров. Он пытался объяснить его Паулю Энгельману, но тот позже признался, что «это выходит за границы моего понимания»[267]. Бывший кембриджский коллега Джордж Мур думал, что сможет понять, когда Людвиг строчка за строчкой проходил с ним книгу, но, едва расставшись с автором, он понял, что совершенно запутался и не сможет объяснить трактат кому-либо еще. В итоге Муру пришлось признать, что неукротимая сила воли Людвига убедила его в том, что друг должен быть прав, может ли он его понять или нет.