Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - [50]
Прибытие в Вену Куна и коммунистических заговорщиков никак не способствовало избавлению венцев от подозрения, что за большевистским движением стоят евреи и что большевики могут в любой момент захватить бразды правления в Австрии. Этот страх только подогревал антисемитизм в Вене. Гитлер спрашивал в Mein Kampf:
Существует ли хоть одно сомнительное предприятие, любая форма глупости, в которой не принял бы участие по меньшей мере один еврей? Осторожно поставив зондирующий нож на этот абсцесс, немедленно обнаруживаешь, как личинку в разлагающейся плоти, маленького еврея, ослепленного внезапным светом[232].
Гитлер утверждал в автобиографии 1924 года, что хотя он знал в молодости о «нравственной чуме» евреев, заправлявших прессой, искусством, литературой, театром и торговлей белыми рабами («Это гораздо хуже стародавней Черной чумы»), но только когда он понял, до какой степени евреи участвуют в политической жизни Вены, с ним произошло дамасское превращение[233]. «Перед лицом этого открытия пелена спала с моих глаз, — писал он. — Моя долгая внутренняя борьба пришла к концу… Знание, [что евреи отвечают за коммунизм,] привело к величайшей внутренней революции, которую я когда-либо испытывал. Будучи мягкосердечным космополитом, я стал яростным антисемитом»[234].
И вот, этот так называемый «мягкосердечный космополит» из Верхней Австрии решил в годы после Первой мировой, что самой главной миссией его жизни будет освободить мир от «ядовитой бациллы».
Следует ли еврею, с помощью марксистской веры, торжествовать над людьми этого мира, его корона будет похоронным венком человечества…
И поэтому я верю сегодня, что мое поведение соответствует воле Всемогущего Творца. Оберегая от еврея, я защищаю работу Господа[235].
Сейчас люди не видят разницы между антисемитскими шутками или жалобами на евреев и антисемитизмом средневекового аутодафе и нацистскими лагерями уничтожения; одно, как утверждается, вытекает из другого так же верно, как ночь следует за днем. Давайте не будем углубляться в эти споры, а только отметим, что в Вене, задолго до того, как Гитлер получил власть или влияние, первый тип антисемитизма (то есть неопределенное недовольство евреями) присутствовал повсеместно, и что австрийское правительство до сего дня проводит различие между преступным антисемитизмом Гитлера и так называемым «джентльменским антисемитизмом» венского мэра рубежа веков, Карла Люгера, о котором в современной Вене напоминают улица Карла Люгера, церковь Карла Люгера на Центральном кладбище, площадь Карла Люгера и известный памятник Карлу Люгеру, стоящий в начале Штубенринг.
Витгенштейны не были антисемитами в гитлеровском смысле этого слова, поскольку, как и их кумир, философ-антисемит, еврей Отто Вейнингер, они презирали угнетение во всех видах; и все же по современным стандартам, вне контекста времени, отношение семьи к евреям вызывало нарекания. Дед, Герман Христиан Витгенштейн, запрещал детям сочетаться браком с евреями. Его сын Карл заявлял: «В вопросах чести не советуйся с евреем»[236]. В письме Гермины Людвигу мы находим как бы между делом фразу «женщина очень симпатичная, хоть и, конечно, еврейка»[237]— она считала, что «арийская и еврейская расы диаметрально противоположны, что касается достоинств и недостатков, и они вынуждены сражаться друг с другом открыто или тайком»[238]. Пауль считал, как и отец, что «сердце каждого еврея таит бесчестие»[239], а его подруга Марга Денеке отмечала, что «если он говорил о евреях, то с ненавистью собаки к волку»[240]. Людвиг, под влиянием любопытно замысловатого антисемитизма Вейнингера, не хотел иметь «ничего общего с коммунистами-евреями»[241] и считал, что евреи в целом «неестественные создания»[242] в силу того, что они живут в «чужих государствах, подчиняясь чужим законам, условиям жизни и ограничениям». Людвиг (снова как Вейнингер, а также как Рихард Вагнер в предыдущем веке) считал, что евреи не способны создавать «оригинальное» искусство (в противоположность «вторичному»). В декабре 1929 года он записал сон о еврейском шофере, который открыл огонь из пулемета и убил проезжавшего мимо велосипедиста и нищую молодую девушку. Во сне Людвиг подумал: «Должен ли за каждой непристойностью стоять еврей?»[243]
В пассаже, неприятно напоминающем риторику Гитлера в Mein Kampf, Людвиг сравнивал евреев с Beule в австрийском обществе[244]. Исследователи Витгенштейна до сих пор спорят, имел ли он в виду под этим немецким словом «фурункул», «прыщ», «синяк» или «отек». В любом случае понятно, что это точно не комплимент.
