Дом вампира и другие сочинения - [16]

— Так вот, это был заказ. Молодой, эксцентричный миллионер предложил мне восемь тысяч долларов. У меня была совершенно оригинальная концепция. Но теперь я не могу осуществить ее. Она исчезла, словно ее унес ветер.

— Очень жаль.

— Еще бы, — вздохнул скульптор.

Эрнест улыбнулся. Всем было известно о семейных проблемах Уолкхэма. У него было два бракоразводных процесса, и сейчас ему приходилось содержать три семьи.

Тем временем скульптор присел за письменный стол Реджинальда и машинально рассматривал лежащий перед ним машинописный лист. Сначала он рассеянно взглянул на него, пробежав глазами текст, потом прочел во второй раз, с пристальным интересом, даже не осознавая, что поступает невежливо.

— Черт возьми! Что это! — воскликнул он.

— Эпическая поэма на тему Французской революции, — безмятежно ответил Реджинальд.

— Но, послушай, я узнаю тут свой замысел!

— Что вы имеете в виду? — спросил заинтригованный Эрнест, взглянув сначала на Реджинальда, потом на Уолкхэма, начиная сомневаться, не помутился ли у того разум.

— Слушайте!

И скульптор дрожащим от волнения голосом прочел длинный отрывок, чеканный ритм которого восхитил Эрнеста; однако содержание ускользало от него, поскольку мысли были заняты загадочным замечанием Уолкхэма.

Реджинальд не сказал ничего, однако блеск в его глазах говорил о том, что на этот раз в нем, по крайней мере, пробудился интерес.

Уолкхэм понял, что без объяснений с его стороны никто ничего не поймет.

— Я забыл, что вы мыслите иначе, чем скульптор. Я так устроен, что для меня все впечатления немедленно воспроизводятся в виде той или иной формы. Я не слышу музыку; я вижу, как она вздымается куполами и шпилями, цветными окнами и арабесками. Запах розы для меня осязаем. Я почти могу потрогать его рукой. Так вот, твоя поэма своим ритмом, напомнила мне — сначала неопределенно, но потом я это ощутил совершенно явственно — мой утраченный замысел относительно статуи Нарцисса.

— Интересно, — пробормотал Реджинальд. — Такого я не ожидал.

— Так вам это не кажется совершенно невероятным? — поинтересоваться Эрнест, пытаясь понять, что имеет в виду Кларк.

— Нет, это вполне возможно. Наверно, его Нарцисс присутствовал в моем подсознании, когда я работал над этим отрывком. И было бы странным, если бы образы, запечатленные в подсознании, не отражались на нашем стиле.

— Вы имеете в виду, что тонкий психолог умеет читать между строк и даже то, что за ними, а не только то, что мы выражаем; другими словами, то, что мы оставили невыраженным?

— Несомненно.

— То есть, мы, когда пишем, можем не осознавать, в каком состоянии находится наше сознание? Это открывает новые перспективы в области психологии.

— Это открывает возможности только для тех, кто имеет ключ, с помощью которого можно читать скрытые символы. Для меня совершенно ясно, что любое движение мысли за пределами обыденного сознания несомненно должно оставлять какой-то отпечаток, более или менее четкий, на наших действиях.

— Так можно объяснить, почему некоторые книги, которые кажутся большинству невыносимо скучными, находят отклик в сердцах немногих, — предположил Эрнест.

— Да, у тех немногих, кто имеет ключ. Я хорошо помню, как мой дядя однажды читал работу по высшей математике и испуганно покраснел, когда его жена — женщина высоконравственная — заглянула ему через плечо. Дело в том, что автор того труда был распутником.

— Значит, многие книги, которые кажутся вполне безобидными, могут подспудно обладать силой развращать юные умы, — заметил Уолкхэм.

— Если только они смогут это воспринять, — ответил Кларк с глубокомысленным видом. — Лично я могу очень хорошо почувствовать непристойность учебника математики, или репортаж о безобидном пикнике, в котором, глубоко скрытая, невидимая, заключена — для посвященных — трагическая страсть Тристана и Изольды.

VI

Несколько недель минуло с того разговора в кабинете Реджинальда Кларка. Весна была в самом разгаре; луга покрылись цветами, а полки книжных обозревателей — новыми изданиями. Последнее приносило Эрнесту неплохой доход, однако его собственная поэзия никак не расцветала. Рецензируя чужие книги, Эрнест как-то не обращал внимания на то, что весна не принесла ему новый букет стихов. Лишь по временам творческое бесплодие слегка тревожило душу, словно легкая рябь на воде.

Необычная личность хозяина дома опутала мысли юноши непроницаемой паутиной. Накануне его навестил Джек, ненадолго приехавший из Гарварда, однако даже он не мог освободить душу Эрнеста от одержимости Реджинальдом Кларком.

Эрнест лениво растянулся на диване, пуская дым сигареты в сторону Реджинальда, который работал за письменным столом.

— Твой приятель Джек очарователен, — заметил Реджинальд, отрываясь от бумаг. — А его темные волосы составляют приятный контраст с твоими золотистыми. Я полагаю, что по темпераменту вы — полные противоположности.

— Так и есть; однако дружба способна справиться с любыми противоречиями.

— Как давно ты его знаешь?

— Мы закадычные друзья со второго курса.

— Что привлекло тебя в нем?

— Объяснить симпатии и антипатии — непросто. Даже микроорганизмы оказываются весьма сложными, если смотреть на них в микроскоп. Так как же мы можем пытаться анализировать, с той или иной степенью уверенности, наши души, особенно когда под влиянием чувств мы смотрим на мир, словно сквозь цветные очки.