Дом в Вечерних песках - [33]

– Как прошел твой день, Джуно? – Октавия кинула кошке розовый кусочек мяса. – Надеюсь, хоть ты что-то поймала. Мне вот сегодня не повезло.

Утренние газеты принесли из комнат дедушки непрочитанными. Он теперь едва узнавал свою «Газетт» или «Таймс», но ритуал строго соблюдался. С жадностью поедая бутерброд, Октавия разложила перед собой газеты и четверть часа провела в полном блаженстве.

Приход Джорджи ей ничуть не помешал. Обычно он где-нибудь тихо присаживался и ждал, когда с ним заговорят. Джорджи взял корочку хлеба, которую она есть не стала, налил в кружку чаю и, посадив Джуно к себе на колени, стал в задумчивости почесывать у нее за ушами.

Какое-то время они сидели в дружеском молчании.

– Представляешь, – наконец обратилась к брату Октавия, – одного парня обвиняют в том, что он похитил знаменитого скакуна, и у следствия, я так понимаю, один вопрос: можно ли спрятать коня на барже.

Джорджи ответил не сразу. Октавия посмотрела на брата, его лицо выражало несвойственную ему озабоченность. Сидя на стуле у плиты, он пристально смотрел на тлеющие угольки.

– Сама подумай, сестренка, – в конце концов заговорил он. – По-моему, затащить коня на баржу – дело непростое.

– Ой, Джорджи! – воскликнула Октавия. – Вот я балда! Совсем забыла про твой поход в Уайтчепел. Узнал что-нибудь? Можно сказать мистеру Хили, чтобы он забыл про свой бред?

Джорджи внимательно рассматривал тыльную сторону своей широкой ладони. Обнаружив царапину, в задумчивости поднес руку к губам.

– Что до этого, – отвечал он, – если честно, даже не знаю, что сказать. То есть я, конечно, помню все, чего наслушался, а вот как это расценивать…

Октавия свернула газету, отложила ее в сторону.

– Ты о чем? Что ты узнал?

– Ну, я ведь не журналист и не следователь, толком не представлял, с чего начать. И мне подумалось, что, наверно, лучше пообщаться с разными людьми. А когда общаешься с разными людьми, слышишь всякое.

– И что ты услышал?

– Я ходил по забегаловкам, где, как ты понимаешь, спьяну мелят всякий вздор. Его я чаще пропускал мимо ушей. Пьяная болтовня она и есть болтовня, что у нас, что за границей, даже если в нее подмешана сплетня, услышанная из третьих уст. Но мне довелось услышать не только вздор.

Джорджи нахмурился, взъерошил и без того взлохмаченные волосы.

Человек он был простой, притворяться особо не умел. Что-то вывело его из душевного равновесия. Октавия его не торопила, только ближе придвинулась к нему на стуле. Скоро сам все расскажет.

– В одной из пивнушек, – продолжал Джорджи, – я разговорился с одной женщиной. Она, конечно, была пьяна, но не так, как многие другие. Пьет она не так уж давно, сказала женщина, и я склонен ей верить. Выглядела она вполне прилично, не совсем еще опустилась. По ее словам, всю жизнь она трудилась не покладая рук. А потом похитили ее племянницу, которую она растила как родную: мать у девочки умерла, когда та еще ходить не умела. От холеры скончалась, сообщила женщина. Ее племянницу забрали, и с тех пор она сама не своя.

– Забрали, – повторила Октавия. – Как это забрали?

Джорджи ответил не сразу.

– С этого места ее речь стала немножко странной, – сказал Джорджи. – Понимай как хочешь, считай меня глупцом, но в ее словах что-то было. Может, разум ее и был затуманен джином, но сама она верила, что глаголет святую истину. Ее племянница трудилась в прачечной, а это изнурительная каторга, да еще в условиях адского пекла. Девушка не была создана для такой работы – я вообще не представляю, как так можно работать, судя по тому, что она рассказала, – и прошлым летом она заболела. Ей стало трудно дышать, и в конце концов она совсем слегла, по-видимому, от чахотки. Почти не вставала с постели, вот так. Женщине этой пришлось очень тяжело: мало того что за племянницей требовался уход, семья лишилась ее заработка, и очень скоро, по словам женщины, она стала трудиться чуть ли не двадцать часов в сутки. Дошло до того, что у нее начались видения, так она говорила, но при этом жизнью клялась, что ее дальнейшие слова – сущая правда. А рассказала она вот что: за ними следили, вернее, за ее племянницей. Следили Похитители душ – так их она сама назвала, без моей подсказки. Один священник ее предупредил, сообщила она. Какой-то пастор. Он сказал, что им нужны особые люди, – учти, сестра, я лишь передаю слова этой женщины, – особые люди, у которых очень светлые души. Не знаю, что она подразумевала. Может, имелись в виду люди более праведные, чем все остальные. Не все способны их распознать, сказал этот священник, но Похитители душ могут, и он тоже. И чем больше будет слабеть ее племянница, тем светлее будет становиться ее душа, пока…

Джорджи взмахнул рукой, словно выхватывая из воздуха подходящее слово. Октавия ждала, почти затаив дыхание.

– Видимо, пока не наступит конец. Так она дошла до самой странной части своего рассказа. Однажды вечером эта женщина вернулась домой, валясь с ног от усталости. Как всегда, заглянула в дальнюю комнату, где была устроена постель для больной. И видит: они стоят, склонившись над ней. Двое мужчин в черном. Света в комнате не было, поэтому лиц их она не разглядела. Света-то не было, но племянница ее лежала в платье, которого эта женщина раньше не видела. Дорогое белое платье, как свадебный наряд для принцессы. И от нее исходил свет, – не смотри на меня так, сестра, – девушка светилась