Схватив нож, она по очереди снова прикоснулась ко всем оладьям на всех сковородках, и, румяные на обе стороны, они все поскакали в большой эмалированный таз, который стоял на табурете возле плиты.
— Значит, сама прибежала… — И, взяв оладью двумя пальцами, Елена Ульяновна протянула Наташе: — Попробуй.
Наташа деликатно и тоже двумя пальцами взяла за краешек горячую оладушку и, откусив добрую половину, изо всех сил потрясла своими короткими торчащими косичками, что должно было одновременно означать: «Очень вкусно!», «Большое спасибо!» и «Всего хорошего!»
«Теперь нужно предупредить в бане», — подумала она и, запихнув в рот уже всю оладушку, выскочила из кухни.
И тут-то она вспомнила о воде, которую ей полагалось принести и которую она ещё не принесла в баню, и про новое ведро, которое осталось без присмотра одно-одинёшенько на краю колодца.
Нужно сказать, что для своего дежурства Наташа выпросила новое ведро у детдомовского завхоза Ольги Ивановны прямо из кладовой. Она получила это ведро лишь после клятвенного обещания не оставлять его ни на секунду без присмотра, а к вечеру вернуть обратно и обязательно в собственные руки Ольги Ивановны.
Наташа припустила к колодцу.
Но что такое? Ещё не добежав, она почувствовала, как сердце уже захолодело и упало в пятки… Ох!
Колодец-то был на месте. И верёвка с железной цепью была тоже на месте. И лужица воды была возле самого колодца тоже на своём собственном месте. Но ведра-то, нового ведра и след простыл!
Наташа охнула, косички её дрогнули и жалобно повисли вниз.
Что-то теперь скажет завхоз Ольга Ивановна?!
Бедная Наташа! Где только она не искала это злополучное ведро!
Она сбегала на помидорные грядки, на те, что были у южной стороны дома (может быть, кому-нибудь из ребят вздумалось вдруг полить помидоры), она побывала в умывальной (может быть, уборщица Аннушка отнесла в нём воду), она обежала все спальни и заглянула под каждую кровать…
В конце концов, ей ничего больше не оставалось, как заплакать навзрыд, что она и сделала, бросившись на постель и уткнувшись носом в подушку.
Как она теперь покажется на глаза Ольге Ивановне?
Она так плакала, что даже не заметила, что на соседней пустой кровати уже устраивалась та новая краснощёкая девочка, с которой она собиралась дружить.
Между тем эта новая девочка, натягивая на подушку наволочку и подстёгивая пододеяльник, всё время искоса посматривала на Наташу. Наконец она села, чтобы не смять чистого белья, на самый край своей кровати и, подёргав Наташу за плечо, спросила:
— Долго ещё будешь реветь?
— Всю жизнь! — всхлипнула Наташа.
— Всю жизнь?
— Пока не найду ведро…
— Где же ты его потеряла?
— Не знаю. Оно было на колодце… и пропало.
— Вот ещё! — пожала плечами девочка. — Нечего так убиваться! Не реви, я его найду.
— Найдёшь? — удивленно воскликнула Наташа и подняла от мокрой подушки мокрый нос. — Найдёшь? Где же ты его найдёшь, раз я не нашла?
И вдруг слёзы её высохли сами собой и она засмеялась:
— Ты стала красная, как свёкла! Хорошо вымылась в бане?
Правда, после бани эта новая девочка стала ещё толще и ещё краснее. Она будто вся взошла на дрожжах. Даже на её пухлых руках, на локтях и на щеках появились глубокие круглые ямочки. Точь-в-точь такие, как бывает, когда тесто слегка ткнёшь пальцем.
— Баня тут хорошая, как у нас в Курске, — проговорила девочка, — и вообще тут хорошо… Тебя зовут Наташей?
— Ты всё знаешь! — с уважением прошептала Наташа. — А тебя?
— Мила.
По вечерам перед ужином все ребята обыкновенно расходились кто куда: мальчики предпочитали футбольное поле или волейбольную площадку, малыши из дошкольной группы любили песочную горку под клёнами, а девочкам больше нравились скамейки среди цветочных клумб.
Летом, в сумерках, тут было очень хорошо. Белые цветы табака пряно благоухали. Похожие на мотыльков пёстрые цветы душистого горошка, атласные настурции и кудрявые бархатцы, лимонно-оранжевые ноготки и полосатые петуньи всеми своими листьями и цветами вздрагивали и покачивались после обильной вечерней поливки.
А на маковой грядке цветов уже не осталось. Торчали одни только прямые, высокие стебли с круглыми коробочками на верхушках. И когда эти сухие, твёрдые коробочки, похожие на детские погремушки, слегка покачивал ветер, в них звенели семена…
Но сегодня пустовали и футбольное поле и волейбольная площадка. Никого не было на скамейках возле цветочных клумб. Даже малыши не возились под клёнами со своими песочными куличами. Все ребята были на дворе около колодца, где новенькая, ещё никому не известная девочка опускала в глубину колодезного сруба длинный багор с железным крюком на конце. Все знали, что сегодня на дежурстве у Наташи пропало новое ведро.
Наташа склонилась над колодцем в таком волнении, что готова была скользнуть вслед за багром в сырую глубину, туда, где в блестящем четырёхугольном зеркальце отражались головы её и Милы и где ясно виднелись две Милины руки, медленно и осторожно опускающие багор.
— Ниже, ниже!.. — крикнула Наташа.
А может быть, и вовсе не крикнула, может быть сказала простым, тихим голосом, а это так гулко отдалось в колодезной глубине?
