Дом стрелы - [41]

Лицо мосье Бекса также выражало неодобрение. Для партнера фирмы «Фробишер и Хэзлитт» молодой человек был не слишком корректен. Ано, напротив, излучал благодушие.

– Я заметил это, – мягко отозвался он и выпрямился, все еще держа совок. – Мадемуазель! – позвал детектив, и Бетти подошла к нему, прислонившись к каминной полке. – Кто так тщательно сжег эти бумаги?

– Я, – ответила Бетти.

– И когда?

– Некоторые в субботу вечером, а некоторые в воскресенье утром, до прихода мосье комиссара.

– Что это были за бумаги, мадемуазель?

– Письма, мосье.

Ано бросил на нее быстрый взгляд.

– Ого! – воскликнул он. – Письма! И какого же рода были эти письма?

Джим Фробишер едва удерживался, чтобы в отчаянии не всплеснуть руками. Что, черт возьми, произошло с Ано? Сначала он забыл о деле, которым занимался, наслаждаясь коллекцией Саймона Харлоу, а теперь пустился в погоню за анонимными письмами! Джим не сомневался, что детектив думает именно о них. Достаточно было произнести слово «письма», чтобы он сбился со следа, явно готовый обвинить любого в их авторстве.

– Это были письма личного характера, – ответила Бетти, слегка покраснев. – Они вам не помогут.

– Понятно. – Ано встряхнул совком, вернув пепел в очаг. – Но я спросил вас, мадемуазель, какого рода были эти письма.

Бетти молча уставилась в пол, потом посмотрела на окна, и Джим увидел с болью в сердце, что в ее глазах блестят слезы.

– Я думаю, мосье Ано, что мы дошли до той стадии, когда мадемуазель и я должны посоветоваться, – вмещался он.

– Безусловно, права мадемуазель должны быть соблюдены, – заявил мосье Беке.

Но мадемуазель отмахнулась от своих прав, нетерпеливо пожав плечами. Она повернулась к остальным, с благодарностью кивнув Джиму.

– Вы получите ответ, мосье Ано, – сказала Бетти. – Похоже, теперь даже самое сокровенное будет вытащено на свет божий. Но я повторяю, что эти письма вам не помогут. Прошу вас, мосье Беке.

Нотариус подошел к Ано и встал рядом с ним.

– В спальне мадам, между ее кроватью и дверью ванной, – начал он, – стоял сундучок, где она хранила не особенно важные документы вроде старых оплаченных счетов, которые тем не менее не считала разумным уничтожать. После смерти мадам я забрал сундучок в свой офис, разумеется с согласия мадемуазель, намереваясь просмотреть на досуге бумаги и порекомендовать уничтожить ненужные. Однако у меня было много дел, и я смог открыть сундучок только в пятницу шестого мая. К своему удивлению, сверху я увидел пачку писем с уже выцветшими чернилами, перевязанную лентой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что эти письма в высшей степени личного характера, с которыми нотариусу мадемуазель абсолютно нечего делать. Поэтому в субботу утром я вернул их мадемуазель Бетти.

Мосье Беке с поклоном вернулся на прежнее место, а Бетти продолжила повествование:

– Я отложила письма, чтобы прочитать их после обеда. До того я никак не могла уделить им внимание. В то утро мосье Борис выдвинул против меня обвинение, и во второй половине дня меня вызвали в офис магистрата. Как вы можете понять, я была не то чтобы испугана, но расстроена этим обвинением, и потому только поздно вечером занялась письмами, да и то лишь для того, чтобы отвлечься. Но, взглянув на письма, я сразу поняла, что их нужно уничтожить. На то были причины, объяснять которые… – ее голос дрогнул, – по-моему, было бы святотатством. Они содержали переписку моего дяди Саймона и миссис Харлоу в период ее несчастливого брака с мосье Равьяром и раздельного проживания с ним. Некоторые представляли собой длинные послания, а другие – всего лишь записки, нацарапанные в свободную минуту. Это были письма… – Бетти снова осеклась и продолжала почти шепотом: – письма любовников, касающиеся самых интимных вещей. Несомненно, их было необходимо уничтожить. Но я решила сначала прочитать письма на случай, если в них было что-то, о чем мне следовало знать. Вечером я прочитала и сожгла значительную часть, а остальные дочитала и уничтожила в воскресенье утром. Вскоре явился мосье комиссар, чтобы опечатать комнаты. Пепел, который вы видите в очаге, мосье Ано, – то, что осталось от писем, сожженных в воскресенье.

Бетти говорила с простотой и достоинством, вызывавшим симпатию у слушателей.

– Мадемуазель, я всегда не прав по отношению к вам, – виновато произнес Ано. – Я все время принуждаю вас к заявлениям, заставляющим меня стыдиться и делающим вам честь.

Джим был вынужден признать, что Ано, когда хотел, мог быть изысканно вежливым. Но, к сожалению, его вежливости не хватало надолго. Детектив все еще стоял на коленях перед очагом. Принося извинения, он рылся в пепле совком, казалось абсолютно машинально. Но внезапно совок наткнулся на уцелевший клочок голубоватой бумаги. Сразу напрягшись, Ано склонился вперед и подобрал клочок. Бетти тоже слегка наклонилось, с любопытством наблюдая за ним.

Детектив выпрямился.

– Выходит, утром в воскресенье вы сожгли не только письма, – заметил он.

Бетти выглядела озадаченной, и Ано протянул ей обрывок:

– Но и счета, мадемуазель.

Девушка взяла клочок бумаги и посмотрела на него. Несомненно, это был верхний правый уголок счета. Можно было разглядеть фрагмент отпечатанного адреса, а под ним несколько обрывков слов и чисел в столбик.