Плетеные стулья уже расставили на лужайке ближе к дальнему концу сада в тени деревьев. Ано направился к ним.
– Здесь прохладно, и нас никто не услышит, кроме птиц, – сказал он, поправляя подушки в глубоком плетеном кресле, предназначенном для Энн Апкотт. Это вновь напомнило Джиму Фробишеру заботу врача об инвалиде, и параллель вновь его покоробила. Но теперь он лучше понимал характер французского детектива. Вежливость и предупредительность Ано были не напускными, а абсолютно естественными, но ни на миг не отвлекали его от преследования «дичи». Он мог поправлять подушки проворными, как у сиделки, руками, а в следующий момент не менее проворно надеть наручники на запястья «инвалида», если этого потребует долг.
– Вот! – с удовлетворением произнес Ано. – Теперь, мадемуазель, вам будет удобно. Если позволите, я закурю.
Он повернулся, чтобы спросить разрешения у Бетти, которая вместе с Джимом последовала за ним в сад.
– Конечно, – отозвалась она и, шагнув вперед, опустилась на один из стульев.
Ано вынул из кармана ярко-голубую пачку тонких черных сигарет, зажег одну из них и сел рядом с девушками. Джим Фробишер стоял позади него. Лужайка была залита солнечным светом, но там, где они сидели, был прохладный тенистый участок. На деревьях и кустах перекликались дрозды, воздух наполнял аромат роз. Сцена выглядела малоподходящей для мрачной истории о ночных приключениях Энн Апкотт, которую она собиралась поведать.
– Вечером двадцать седьмого апреля я не пошла на бал к мосье де Пуйяку, – начала Энн.
Джим вздрогнул – он не думал о том, где она провела ту ночь, – но Ано поднял руку, подавая ему знак не прерывать рассказ. Очевидно, для детектива это заявление не было неожиданным.
– Вы неважно себя чувствовали? – осведомился он.
– Дело не в том, – ответила Энн. – Но у нас с Бетти было… я бы не сказала – правилом, но чем-то вроде соглашения, которое действовало со времени моего прибытия в Мезон-Гренель. Мы не посягали на независимость друг друга. У каждой из нас своя гостиная. Не думаю, что Бетти когда-либо заходила в мою, а я была в ее гостиной только один или два раза. У каждой есть свои друзья. Мы не надоедаем друг другу вопросами о том, где мы были и с кем. Короче говоря, ни одна из нас не ходит тенью за другой.
– Разумное правило, мадемуазель, – искренне одобрил Ано – Из-за его отсутствия во многих семьях возникают нелады. Следовательно, де Пуйяки были друзьями мадемуазель Бетти?
– Да. Как только Бетти ушла, – продолжала Энн, – я сказала Гастону, что он может выключить свет и лечь спать, когда захочет, и поднялась в свою гостиную, которая находится рядом с моей спальней. Их окна видны отсюда.
Они сидели лицом к длинной задней стене дома. Справа от холла тянулся ряд закрытых ставнями окон. Спальня Бетти располагалась над ними. Энн указала на крыло слева от холла и ближе к дороге.
– Понятно, – кивнул Ано. – Ваши комнаты над библиотекой, мадемуазель.
– Да. Я должна была написать письмо… – Энн внезапно умолкла, словно наткнувшись на какое-то препятствие, о котором забыла – О! – негромко произнесла она и с беспокойством посмотрела на Бетти, по не получила от нее никакой поддержки. Бетти склонилась вперед, опершись локтями на колени и глядя на траву. Ее мысли явно блуждали где-то далеко.
– Да, мадемуазель? – подбодрил девушку Ано.
– Это было важное письмо, – снова заговорила Энн, осторожно подбирая слова, как вчера Бетти, и, по-видимому, также что-то скрывая. – Я обещала написать его. Но адрес находился внизу, в комнате Бетти. Это был адрес доктора. – Сказав это, она словно преодолела препятствие и продолжала более непринужденно: – Всю вторую половину дня я играла в теннис и очень устала, поэтому решила, прежде чем идти вниз, подумать над текстом письма.
Джим Фробишер, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу, прервал рассказ.
– Но что это было за письмо и какому доктору? – спросил он.
Ано повернулся к нему почти с сердитым видом.
– Все это выяснится в свое время. Позволим мадемуазель продолжать свою историю. – Он снова посмотрел на Энн. – Итак, вы решили подумать над текстом.
На лице девушки мелькнуло подобие улыбки.
– Но это был всего лишь предлог, чтобы сесть в кресло, вытянуть ноги и ничего не делать. Вы можете догадаться, что произошло потом.
Ано улыбнулся и кивнул.
– Вы заснули. Совесть не в силах удержать от сна усталых молодых людей.
– Да, но она их будит, – отозвалась Энн, – и сурово бранит. Я проснулась от холода, как часто бывает с теми, кто засыпает в кресле. На мне было легкое платьице из светло-голубого тюля. Я замерзла, а совесть говорила мне: «Лентяйка! Где же твое письмо?» В следующий момент я вскочила с кресла и, толком не проснувшись, выбежала из комнаты, совершенно случайно закрыв за собой дверь. На лестнице и в нижнем холле свет не горел, а портьеры на окнах были сдвинуты. Ночь была безлунная, и я оказалась в такой темноте, что не могла разглядеть собственную руку, когда поднимала ее перед глазами.
