Ано вскочил на ноги; его лицо потемнело от гнева.
– Вот как? – загремел он. – Значит, я проделал путь из Парижа в Дижон, чтобы председательствовать при заключении сделки с целью замять убийство? Я, Ано? Хо-хо! Сейчас я преподам вам урок! Прочтите это! – Наклонившись, он передал Ваберскому бумагу с печатью. – Это заключение лаборанта-химика. Читайте!
Ваберский протянул дрожащую руку, опасаясь придвигаться ближе. Буквы прыгали у него перед глазами. Но так как он никогда не верил в свое обвинение, читать было необязательно.
– Да, – пробормотал он. – Несомненно, я допустил ошибку.
– Ошибку! – подхватил Ано. – Подходящее слово! Сейчас я покажу вам, какую ошибку вы допустили. Придвиньте-ка ваш стул к этому столу напротив моего. Вот так! Возьмите ручку и лист бумаги. Л теперь пишите.
– Да-да, – кивнул Ваберский. Вся его бравада испарилась без следа. Он дрожал с головы до ног. – Я напишу, что сожалею…
– В этом нет надобности, – прервал Ано. – Я позабочусь, чтобы вы пожалели о своем поведении. Пишите по-английски то, что я вам продиктую. Готовы? Тогда начнем. «Дорогие господа!» Написали?
– Да-да. – Ваберский быстро скрипел пером по бумаге, косясь на нависающую над ним массивную фигуру детектива, чьих намерений он все еще не понимал.
– Прекрасно. Но нам необходима дата. Пожалуй, подойдет тридцатое апреля – день, когда прочитали завещание мадам Харлоу, и вы обнаружили, что вам не досталось ничего. Итак, поставьте сверху дату – тридцатое апреля и пишите: «Дорогие господа! Вышлите мне одну тысячу фунтов скоростной почтой, иначе я причиню вам неприятности…»
Ваберский уронил ручку и вскочил со стула.
– Я не могу это писать… Это ошибка… Я не имел в виду… – бормотал он, подняв руки, словно опасался нападения.
– Вы не имели в виду шантаж? – осведомился Ано. – Хо-хо! Вам повезло, что я это знаю. Ибо когда, как вы деликатно намекнули мадемуазель, придет время для смягчающих обстоятельств, я могу подняться со своего места в зале суда и заявить: «Господин председатель, хотя бедняга занимался шантажом, он не имел этого в виду. Пожалуйста, прибавьте ему еще пять лет». – С этими словами Ано ураганом пронесся по комнате и распахнул дверь, за которой ждал Фробишер. – Входите, мосье Фробишер, – сказал он, пропуская Джима, – и покажите два письма, которые он направил вашей фирме.
Но предъявлять письма было незачем. Борис Ваберский упал на стул и разразился слезами. Всем стало не по себе, кроме Ано, но и его гнев иссяк. Он с отвращением смотрел на Ваберского.
– Мне стыдно за вам. Можете вернуться в ваш отель, мосье Ваберский, но не покидайте Дижон, пока мы не решим, какие нам следует принять меры в отношении вас.
Ваберский поднялся и заковылял к двери.
– Приношу свои извинения, – пробормотал он. – Это ошибка. Я не хотел причинить вред… – Не глядя ни на кого, он вышел из комнаты.
– Ну и тип! Теперь Дижон ему не покажется скучным. Знаете, что сказал бы мой друг мистер Рикардо? – И Ано вновь рискнул пуститься в рискованное плавание по волнам английского языка. – «Этому парню палец в рот не клади!»
Бетти, Энн Апкотт и Джим Фробишер были готовы смеяться над самой незамысловатой шуткой. Обвинение против Бетти было опровергнуто, и теперь вся эта кошмарная история подошла к концу. По крайней мере, так им казалось. Но когда Ано, закрыв дверь, повернулся к остальным, на его лице не было никаких признаков веселья.
– Теперь, когда этот человек ушел, – заговорил он, – я должен сообщить вам нечто серьезное. Хотя Ваберский об этом не знает, я уверен, что мадам Харлоу была отравлена в этом доме в ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое апреля.
Последовало гробовое молчание. Джим Фробишер застыл как вкопанный. Бетти склонилась вперед; на ее лице были написаны страх и недоверие. Внезапно с кресла у двери, где сидела Энн Апкотт, послышался громкий крик:
– Кто-то был в этом доме в ту ночь!
Ано повернулся к Энн, сверкнув глазами.
– И именно вы сообщаете мне это, мадемуазель? – странным тоном осведомился он.
– Да. Это правда. – В голосе Энн слышалось облегчение, словно у нее больше не было сил хранить этот секрет. – Теперь я уверена. В доме был посторонний. – Хотя ее лицо было белым как бумага, она бесстрашно встретилась взглядом с Ано.
Два поразительных заявления, последовавших одно за другим, застигли Джима Фробишера врасплох. Он лихорадочно думал, как ему поступить. Его первая мысль была о Бетти, и, посмотрев на нее, Джим почувствовал бешеный гаев на Ано и Энн Апкотт. Почему они не упоминали этого раньше? Зачем понадобилось говорить об этом теперь?
Бетти опустилась на подоконник, ее руки безвольно повисли, лицо казалось печальным и изможденным. Она напоминала больного, который проснулся утром с ощущением, что его недуг был дурным сном, и которого вернул к действительности приступ боли. Несколько минут назад Бетти казалось, что ее испытания кончены, но они лишь вступили в новую фазу.
– Мне очень жаль, – сказал ей Джим.
Рапорт химика-лаборанта лежал на письменном столе. Джим машинально подобрал его. Конечно, несмотря на внушительные печати и подписи, это был всего лишь трюк Ано с целью заставить Ваберского отступить. Джим посмотрел на текст и с возгласом удивления прочитал его от начала до конца. Потом он поднял голову и уставился на Ано.
