Дом с витражом - [2]

– Дом глиняный, – засмеялся Игорь. – Как поступишь?

Вера посмотрела на него тупо, потом с остервенением дернула ящик комода так, что он выпал.

– Я в этой мерзости не участвую. – Оля взглянула на Веру с откровенным отвращением, хлопнула дверью и вышла во двор.

Подняв острым плечиком красивую трехцветную куртку, уперев ногу в торчащий из земли камень, иронически оглядывая все вокруг, Оля мысленно рассказывала маме: «Ой, мамочка! Ты себе не представляешь… Верка просто с ума спятила. А вообще все там такая дичь! Этот бывший дедушкин дом…»

Он стоял напротив – этот бывший дедушкин дом. Ни на что не похожий, нелепый, какой-то даже глупый дом…

В нем сейчас стучали молотки – вовсю шла перестройка…

* * *

Покойник говорил – наша усадьба. Ему нравилось это старинное слово. Начиналась «усадьба» с времянки на каменистом куске земли. «Куски» давали для решения жилищной проблемы сразу после войны. Расчет делался правильный – на личную инициативу, на изворотливость. Жить было негде. А хочешь жить – построишь. Воровали все, воровали всё.

Но глаза на это закрывали. А кому смотреть, если те, которые обязаны были этим заниматься по должности, тоже строили из ворованного?

Дед же не воровал…

Собственно, если анализировать всю историю, то это надо положить за основу. Старик ставил принципиально честный дом, а потому и строил его, считай, тридцать лет.

Тут тоже нужна ясность. Дед был бухгалтером-ревизором. Он считал свою профессию ответственнейшей и просто не мог взять чужого и за так. Рука не поднялась бы. Доходило до идиотизма. Уже стояли вокруг готовые дома, уже некоторые сделали побелку по первому разу, первый, так сказать, косметический ремонт, и, расчищая дворы, от души предлагали деду:

– Михалыч, возьми у меня доски (кирпич, песок и так далее). Без дела валяются… Пропадут же по зиме…

– Сколько будет стоить? – высоким голосом спрашивал дед. О деньгах он всегда говорил фальцетом.

– Да нисколько! Я ж себе даром брал…

– Ты себе бери, как хочешь, а мне скажи, сколько стоит.

Хорошие люди называли цену сразу: пятьдесят, мол, рублей (это даже неизвестно какими) или две поллитры и кусок сала. Немного, одним словом. Плохие же на дедовской дури слегка наживались. Но только слегка. То было время попорядочней нынешнего, и честный человек, хоть и казался идиотом, вызывал все-таки уважение. Или робость, что тоже лежит недалеко от уважения.

Но больше всего дед вызывал все-таки здоровый смех. И не только по поводу норовистости упрямого мужика. Тут уже причиной был сам частный дом, ибо страхолюдней его не только на улице – во всем поселке не отыскать. Оторопь брала, какой он был страхолюдный.

Дома вокруг строили, похожие друг на друга – большие, толстые; крашеные заборы выводили высокие, с большими резными воротами на случай привоза угля, стройматериалов, а потом, уже много позднее, машин. Дед же ставил дом по личному проекту. По его убеждению – совершенному проекту. До того как дом стал домом, он был кухней с большой печью. Вокруг кухни дед и фантазировал. «Усовершенствовал очаг в буквальном смысле слова». Его слова. Пристраивалась одна комната, другая, третья… Четвертая, в конце концов, даже пятая… Подсаживалась сбоку веранда с фигурным переплетением рам. Навешивался над крыльцом козырек-кокошник, а на него уже крепился шпиль-торчушка. Дом рос то в одну сторону, то в другую, вокруг него всегда были какие-то ямы, вагонетки с водой, горы досок и камня. Около дома никогда не было места для нормальной жизни. Здесь всегда, постоянно шло бурное строительство.

И все по индивидуальным чертежам. По индивидуальному рисунку. Первоначальный, так сказать, эскиз дома висел над супружеской кроватью. Это было нечто. Существующий в рисунке дом был похож на элеватор, ломбард, мечеть и градирню одновременно. Дед говорил – это дом будущего. И он на самом деле так считал…

Кончили школу дети – Надя и Володя, – уехали. Надо сказать, безмерно этим счастливые. Стройка их тоже выматывала. А дед продолжал упорствовать «в поисках оптимального решения». Уже зацвели в соседних дворах сады, заплел дикий виноград стены и заборы, а на дедовском подворье продолжало бушевать смешившее всех возведение. Дом стал анекдотом, притчей во языцех. «Видел, Петро, хату? Больше не смотри… Приснится».

Двадцать два года дед строил дом по вечерам и воскресеньям. А когда вышел на свою бухгалтерскую пенсию, то посвятил этому уже все время без остатка.

Он был упоен. То, что дом строится так долго, не смущало.

– Все истинное… – кричал он с крыши насмешникам.

– Не трогайте его, – говорили люди друг другу. – Не говорите под руку. А то навернется сверху.

Жалели старуху. Сколько ж можно подавать то раствор, то стекло, то мел, то глину…

Соседки судачили:

– Я б с таким жить не стала… Лучше у чужих белье стирать.

Не заметил старик и главного: его дом, в сущности, никому не нужен. Дети осели в Москве, приезжали редко, внуков не привозили – боялись ям во дворе, лежащих на земле проводов, самодельных лесов, шатающихся под дедовой тяжестью, когда он подымался на них с полным ведром. Боялись – и правильно делали. За годы стройки две кошки и собака пали жертвой этого дома.