Дом родной - [48]
«…Фатер, — сказала я… а затем назло ввернула на вашем брянском наречии: — Папанька! Милый!» Ну тут он взорвался. Как противотанковая граната. «Что еще это за фокусы?» — заорал. «Местный диалект… — сказала я ледяным голосом. — Из брошюры профессора Расторгуева, говорю, неудачного кандидата в министры просвещения бывшей Промпартии»…
«Значит, серьезно», — сказал батя и вздохнул.
«Ну конечно, — пропела я скрипучим голосом самого академика Мещанинова. — Конечно же, кроме архитектуры я давно, хотя и не всерьез, занималась лингвистикой и в том числе белорусско-брянско-черниговским областным говором. Изучаю диалектизмы. Ей-ей… — И сделала ему невинные глазки. — Архитектура пока побоку».
«Перестань, — сказал он печально. — Я не могу не думать о личной жизни и судьбе моей дочери…»
Голос его дрогнул, и я не удержалась и поцеловала его в рыжую бровь и сказала в тон ему: «А зачем же ты воспитал дочь с мужским характером и с мужскими недостатками? Я ведь не более ветрена и легковерна, чем все вы». Да…
Вот как о вас думают и вспоминают два высокообразованных и всесторонне развитых интеллекта. А вы… ну, уж отрубите правду-матку. Ась?!
Теперь так: в исторической библиотеке я имею влияние и авторитет не по летам. Там же не знают души науки, а ценят только ее мундир. И чтобы пуговицы блестели, как на параде. А мундир в науке и у меня вполне приличный: двадцать три года — кандидат в кандидаты наук, пуговички натираю мелом ежедневно, как заправский моряк. А душу моей науки я там предпочитаю не выворачивать. Так вот, я открыла Вам абонемент. Можете выписывать литературу в неограниченном количестве…
Ну, всё. Отвечать немедля по делу! На личности можете не переходить. Настроения, в конце концов, как и все у нас по этой части, — чепуха. Обещаю Вам помочь по научной технике (у нас это называется почему-то: научный аппарат!), независимо от последнего. Ведь мы, по-моему, хорошие друзья, а вот мотыльки… это… чепуха… чепуха… чепуха… Но я, кажется, попалась и могу серьезно расплатиться. Но это не Ваша печаль…» —
толкнула она вдруг обеими кулачками в грудь Зуева. И довольно грубо.
«Итак, начнем. Взяли. Это я насчет аспирантуры. Через год-два, обязательно — диссертация… Но, учтите, что я лентяйка. На брянском наречии говорят «лежалка», «ляперда» и еще как-то… Услышите синонимы — сообщите… Это с вас взятка за мои хлопоты, которые доставляют мне удовольствие. Все остальное — бескорыстно. В этом-то хоть, надеюсь, ты убедился. Ну-с, так вот… целоваться в письмах не могу ни с кем — только с бабушкой. Пока!
Твоя».
И в письме она была такой же необычной, как в жизни.
Знакомство их состоялось в сентябре, по прибытии Зуева в Москву проездом из Германии. На второй или третий день после злополучной встречи с майором Максименковым он от скуки перебирал содержимое своей полевой сумки. Там и наткнулся на бланк со штампом, полученный от «начфина», на поверку оказавшегося чуть ли не академиком. Зуев несколько раз пытался звонить, но телефон все время был занят или не отвечал. Делать было нечего. Да и, в конце концов, он получил ведь разрешение и даже приглашение заходить запросто.
И Зуев пустился в рискованное путешествие по городу на своей трофейной чудо-машине. Лавируя мимо регулировщиц в защитных гимнастерках, уже понемногу сменяемых авантажными орудовцами, или, как их тогда называли сами регулировщицы, «настоящими милиционерами», Зуев благополучно довел своего отмытого от дорожной грязи «зумаша» до Калужской улицы. Поднявшись на лифте, он позвонил в указанную на бланке квартиру. Дверь открыли, и после приглашения войти он остановился у вешалки, собираясь повесить на крючок только что приобретенную шикарную военторговскую фуражку. Но это ему не удалось: совсем близко возле его уха раздался тихий, изумленный шепоток:
— Как? Это вы? Вы? Как же вам удалось… без адреса? Не зная даже, как меня зовут?.. — Зуев повернул голову, и военторговский головной убор упал, щелкнув твердым блестящим козырьком по натертому паркету. Лицом к лицу перед ним стояла та самая девушка из веселой компании, качавшей его на Красной площади в День Победы. Зуев невольно схватил себя за ухо, где, казалось, до сих пор должен был остаться след от прикуса маленьких зубов, и, опомнившись, тихо провел ладонью по щеке.
— Найденыш!.. — прошептала она.
— Простите… профессор… Нет, простите академик Башкирцев вернулся? — заикаясь от неожиданности, залепетал Зуев, тыча ей в руки как оправдание листок со штампом. Но в то же время он не мог оторвать взгляда от ее смеющихся, радостных глаз.
— Отец? Ах, так вы к нему? Забавно все-таки!..
— Так он — отец ваш? Он вернулся? Мы в Германии встречались с ним однажды…
— Из Германии — да. С лекции — нет. Да и вообще, он так занят сейчас, — раньше Зуева оправившись от смущения, говорила она. Еще через несколько минут она уже спокойно и даже чуть-чуть развязно оглядывала Зуева с головы до ног. — Но, может быть, теперь, когда война уже окончена, у победителей найдется времени побольше, чем у наших ученых родителей? Заходите. Тем более, что мы с вами тоже встречались… однажды…
Эта книга — художественно-документальная летопись партизанского соединения С. А. Ковпака, его смелых рейдов по вражеским тылам. В точных и ярких зарисовках предстают перед нами легендарный командир соединения С. А. Ковпак, его комиссар С. В. Руднев, начштаба Г. Я. Базыма и другие отважные партизаны — люди с чистой совестью, не щадившие своей жизни во имя защиты своей Родины от немецко-фашистских захватчиков. (Аннотация взята из Интернета)
Новая книга Героя Советского Союза П. П. Вершигоры — «Рейд на Сан и Вислу» является как бы продолжением его широко известного произведения «Люди с чистой совестью». После знаменитого Карпатского рейда партизанское соединение легендарного Ковпака, теперь уже под командованием бывшего заместителя командира разведки Вершигоры, совершает еще один глубокий рейд по тылам врага с выходом в Польшу. Описанию этого смелого броска партизан к самой Висле и посвящена настоящая книга. В ней читатель снова встретится с уже знакомыми ему персонажами.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.