Дом-Привидение, Ракетно-Фабричная Улица, 1 - [2]

Альбин говорит, что Генриетта не должна стесняться своей больной ноги. Он и другим не разрешает дразнить её. Макс однажды попытался, эта жирная свинья Макс, уж кому бы, но только не ему отпускать шуточки насчёт внешности других. Но Альбин сразу дал ему в нос так, что пошла кровь, и после этого уже никто не смел говорить что-нибудь неприятное про больную ногу Генриетты. Кроме Генри, разумеется, но Генри — её брат, и Альбин думает, что братья имеют что-то вроде кровного права мучить своих младших сестёр. В известных границах.

Альбин — самый чудесный мальчик, какого Генриетта только встречала, и она верит, что когда-нибудь даже станет женой Альбина.

Но чтобы стать ею, Генриетта должна беречь его благосклонность. И если Альбин терпеть не может жалких плакс, Генриетта ни в коем случае не будет жалкой плаксой. Она не плакала даже тогда, когда какой-то дурак бросил в неё огромный камень, только потому, что она была одна и случайно забрела на соседнюю улицу Тройного прыжка. Нога долгое время болела так, что Генриетта поначалу боялась, что она почернеет и совсем отпадёт. (Если верить Генри, так конечности, подбитые камнем, всегда чернеют, немеют и под конец совсем отваливаются.) Но и тогда она не плакала. Не хотела вызвать неприязнь Альбина, не хотела погубить свою мечту стать его женой и уж совсем не хотела быть привязанной к маминому подолу, к дому, где пахнет табаком и мрачными раздумьями, уж лучше молча страдать и терпеть.

Генриетта не любит оставаться с матерью дольше, чем это необходимо. Мать так много плачет и выражается так странно. Генри говорит, что скоро за ней приедут и увезут её в рубашке с длинными рукавами, которые завяжут узлом, а потом запрут навсегда в сумасшедшем доме на другом конце города. Генри говорит, что у мамы закатились шарики за ролики и это очень плохо. Генри, правда, много чего говорит и просто так, по злобе, но маме ведь действительно нехорошо. С тех пор как ей приснилось, что фабрика фейерверков взорвётся, и за завтраком она всех напугала своими жуткими историями, она уж больше не была собой. Может, её шарики закатились за ролики именно после этого сна.

Но мама не единственный человек со странностями на Ракетно-фабричной улице; большинство взрослых в последнее время какие-то притихшие и усталые, как будто больше не знают, кто они такие и что с ними происходит. Альбин говорит, это оттого, что они много работают. В последнее время на фабрике много сверхурочных часов, она день и ночь работает с полной загрузкой. Ещё никогда за всю историю этой фабрики они не делали такого количества хлопушек и пиротехнических пакетов всех размеров и цветов. Хозяин фабрики сказал, что надо срочно выполнить большой и особо важный заказ, а потом все будут вознаграждены, и каждый сможет отдыхать сколько захочет, но только после этого, никак не раньше.

У людей с Ракетно-фабричной улицы, которые всегда работали на этом предприятии и, видимо, будут делать это и впредь, нет другого выбора, кроме как делать то, что им скажут. На самом деле они должны благодарить фабрику фейерверков за свою судьбу, поскольку из тех, кто не живёт на этой улице, большинство не имеет никакой работы, а если не имеешь работы, тебе нечего есть, а если тебе нечего есть, ты умрёшь с голоду, говорит мать, когда не бормочет что-то неразборчивое и не плачет. Вся улица в долгу у хозяина фабрики, и если он чего-то требует, то лишь у немногих поворачивается язык сказать «нет» или хотя бы подумать об этом. Хозяин фабрики не особо расположен выслушивать отговорки, даже если они правдивы.

— Догоняй, Хромая, — рычит Генри, злясь оттого, что должен таскать за собой сестру. — Или, может, ты хочешь домой, посмотреть, не вернулась ли мама со смены? Может, наша малышка лучше останется дома, чтобы послушать, как мама скулит?

— Отстань от неё, Генри, — рявкнул Альбин и остановился посреди улицы.

Мальчишки вперились друг в друга свирепыми взглядами, и Генриетте показалось, что они похожи на двух разъяренных животных перед схваткой. Лев и бешеный волк. Альбин пристально смотрит на Генри с той суровой миной, которая предвещает бурю. У Генриетты по коже при этом пробегает приятная дрожь.

Они стоят напротив лавки мясника. Сейчас лавка, согласно вывешенному объявлению, работает всего час в день, утром с семи до восьми. Потом и мясник идёт на фабрику, — с тех пор как там запарка, хозяину фабрики дороги любые рабочие руки.

— Нам некуда спешить, дом-привидение от нас никуда не денется, — говорит Альбин. Его голос звучит мягко, как бархат, но ни от кого, тем более от Генри, не скрыта угроза, которая таится за его словами. Тщетно мальчик пытается выдержать этот взгляд и в конце концов отводит глаза.

Генри что-то бурчит про себя и в сердцах пинает урну, из которой на дорогу выкатывается яблочный огрызок и ещё вываливается куча всякой дряни. Видно, что Генри терпеть не может подчиняться Альбину, но даже ему приходится смиряться с непреложным фактом: у Альбина есть бицепсы, а у Генри нет, так что и впредь вожаком команды останется Альбин.

Дома Генри хвастался перед Генриеттой, как он накачает свои мускулы: в один прекрасный день он так врежет Альбину в нос, что у того голова слетит с плеч и докатится аж до улицы Тройного прыжка, где потом большие бандюги будут играть ею в футбол. Ещё Генри говорил, что после того, как снесёт Альбину башку, первым делом он, пожалуй, казнит свою тупую хромую сестру, а её изувеченный труп зароет в муравьиной куче на задах велосипедной мастерской: Генриетта ведь так любит муравьёв.