Дом под саваном - [9]

Аксель отыскал меня в полдень. На нем был костюм для верховой езды; я заметила, что дождь прекратился, хотя небо осталось серым.

— Я не мог найти тебя, — сказал он. — Ломал голову, куда ты исчезла.

Я не знала, что сказать. Он закрыл за собой дверь и медленно подошел к дивану, на котором я сидела.

— По-моему, нет смысла откладывать наш отъезд в Хэролдсдайк, — произнес он, когда я коснулась пальцами кожаной обложки книги. — Сегодня суббота. Если ты не возражаешь, мы можем выехать утром в понедельник. При не слишком плохом состоянии дорог мы прибудем в Рай в среду вечером.

— Как хочешь.

Он помолчал. Я ощутила прикосновение его прохладных пальцев к моей щеке, но не подняла глаз; я боялась услышать что-нибудь о неприятном событии, связывавшем нас. Наконец он произнес:

— Тебе не следует думать, что общество мужчины для женщины — переоцененное удобство. Со временем все наладится.

Он ушел, прежде чем я успела что-то сказать. Я снова осталась в комнате наедине с книгой.

Что значит «со временем»? — подумала я. Очевидно, это время придет, когда мы покинем Клэйбери-парк. В эту и в следующую ночи дверь между спальнями оставалась закрытой; в понедельник мы покинули красивый дом в Суррее и устремились к туманам Ромни Марш и Стенам Хэролдсдайка.

Глава вторая

— Наверное, мне следует рассказать тебе поподробнее о моей семье, — промолвил Аксель вечером в понедельник, когда мы обедали в Севеноуксе.

На улице было темно, но в отдельной гостиной, предоставленной нам хозяином отеля, ярко горел камин, он создавал тепло и уют. После долгой скучной дороги было приятно на время расстаться с сиденьем кареты и холодным сырым воздухом.

— Да, — робко произнесла я. — Мне бы хотелось услышать о твоих родных. Прежде ты лишь едва упомянул о них.

Я была уверена, что он ждал от меня именно такого ответа. В то же время меня злило, что одна его случайная фраза могла внезапно вызвать во мне чувство полной растерянности.

Я принялась сосредоточенно разглядывать ростбиф. Аксель заговорил, не замечая моего смущения.

— Мой отец, как я уже сказал тебе, умер в последний сочельник. Он был сильной личностью, принадлежавшей скорее прошлому веку, нежели этому. Он являлся непоколебимым тори, убежденным консерватором, считавшим, что страной следует управлять так, как это делали со времен Завоевания. Был яростным антибонапартистом и ненавидел все европейское. Меня всегда удивляло, что он женился на иностранке. Возможно, в молодости он придерживался более либеральных взглядов. Или общение с моей матерью пробудило в нем антипатию к иностранцам. Их брак явно не относился к числу счастливых. Она покинула его до моего рождения; к счастью, она располагала средствами для открытия собственного дела в Вене, где я и появился на свет спустя несколько месяцев. Роды повредили ее здоровье, и через пять лет она умерла. Меня воспитал ее старший брат, мой дядя, получивший дипломатическую должность при английском дворе в те дни, когда император был еще Священным Римским Императором, а не просто императором Австрии, как сегодня. Я отправился с ним в Лондон; мой дядя, всегда видевший во мне помеху для своей холостяцкой жизни, организовал мою встречу с отцом в надежде избавиться от хлопот, связанных со мной. Мой отец прибыл в Лондон — вероятно, скорее из любопытства, нежели из других чувств — чтобы посмотреть на своего сына-иностранца. Я хорошо помню нашу первую встречу. Он был очень высок; его парик явно знал лучшие дни. Он обладал солидным животом, массивными плечами и голосом, способным напугать самого Бонапарта. Я понял, что он мог пользоваться большим влиянием в Рае и других городах Пяти Портов. Он доминировал на любом собрании. Англия была и остается самой могущественной страной мира, а он показался мне ее воплощением — крутым, надменным, самоуверенным и грубым, однако щедрым до безрассудства, способным к состраданию, когда что-то задевало его сердце, и бесконечно преданным друзьям, королю, державе и принципам, в которые верил.

— О! — воскликнул он, войдя в комнату; от его поступи фарфор зазвенел на полках. — Ты — копия твоей матери! Ничего, ты в этом не виноват. Как тебя зовут?

Он едва не потерял сознание, когда я ответил ему. Его лицо стало багровым, глаза поголубели от ярости.

— Чертовы иностранные выдумки! — взревел он. — Я буду звать тебя Джорджем. Что хорошо для короля, то подойдет и тебе. Что это за французские штучки на твоей шее и запястьях?

В ту пору в Вене вошли в моду детские курточки с кружевной отделкой, но мой английский не позволял мне объяснить ему это.

— Дьявол! — сказал отец. — Ребенок даже не говорит на своем родном языке! Ничего, мой мальчик, мы это быстро исправим.

К облегчению дяди, он забрал меня у него, отвез в Хэролдсдайк и нанял преподавателя английского языка. Отец к этому времени уже женился во второй раз, но мои сводные братья Родрик и Вир были малышами, а Нед еще не родился. Я был одиноким ребенком. Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец отправил меня в Вестминстер, надеясь, что школа-интернат поможет мне стать настоящим английским джентльменом. Через шесть лет я покинул это заведение столь же невежественным, но крепким юношей и попросил разрешения поехать в Вену. Я подозревал, что дядя обирает меня, и хотел проверить, как он в порядке опеки ведет мои финансовые дела. Отец рассердился, услышав о моем желании вернуться в Австрию, но я проявил твердость. Он кричал на меня в течение часа, пока не понял, что ему не удержать сына. Я возвратился в Австрию и занялся там бизнесом, унаследованным от матери. Потом женился на австрийской девушке из хорошей семьи и, к разочарованию и ярости отца, обосновался в Вене. Однако мое английское образование и знакомства сыграли свою роль. После смерти жены я стал отдавать бизнесу еще больше сил; мне удалось установить деловые связи с Лондоном. С тех пор я часто посещал Англию, иногда заезжал в Хэролдсдайк. Но отец так и не простил мне окончательно моего возвращения в Австрию. Вторая жена родила ему трех сыновей; я всегда чувствовал себя чужаком, иностранцем, вторгшимся на английскую землю.