Дом паука - [35]

— Numéro dix! — выкрикнул молодой человек без особого воодушевления. Девушка на другом конце протянула руку и, взяв странный предмет, небрежно швырнула его зазывале. Христиане, евреи и, уж конечно, несколько мусульман, наблюдавшие за происходящим, увидели, что это тряпичная кукла, изображавшая французского моряка. Он был пузатый, с уродливо размалеванным лицом, но форма и шапочка были воспроизведены в деталях. Молодой человек поднял куклу над головой, чтобы все могли на нее полюбоваться, потом протянул Амару.

Амар подумал, что еще легко отделался: ему не хотелось брать приз, но он понимал, что выбора нет. Вздумай он отказаться, зеваки помрут со смеху, и, конечно, громче и язвительнее всех будут смеяться мусульмане. Схватив куклу за шею и не обращая никакого внимания на вопрос молодого человека, не собирается ли он продолжить игру и назвать следующий номер, Амар поспешил скрыться в толпе. Выбравшись из нее, он на мгновение остановился на сравнительно малолюдном месте перед входом в школу. Теперь вопрос был в том, где найти кусок бумаги, чтобы завернуть в него приз: не мог же он идти по улице с куклой вот так, выставив ее на всеобщее обозрение. Пожалуй, не стоит жалеть денег и сразу купить газету, решил он; безусловно, это самый быстрый способ спрятать выигрыш.

На другой стороне площади, перед большим кафе, куда водители автобусов забегали пропустить стаканчик вина или выпить чашку кофе, обычно стояли двое-трое мальчишек-газетчиков. Амар медленно шел под деревьями по краю площади — и вот уже не было видно ярмарочных огней, не слышно орущих громкоговорителей. На какое-то мгновение вокруг воцарились безмолвие и тьма, будто какой-то великан одним махом задул все огни, смел с земли ярмарочную суматоху. Потом со всех сторон возник, нарастая, громкий звук — такой, как если бы несколько тысяч человек одновременно вздохнули: «А-а-а-х!» Когда звук угас, все вокруг оказалось уже не таким, как за минуту до этого, Амару даже показалось, что он очутился в другом городе. Однако он успел заметить, что окружающая его темнота вовсе не так уж беспросветна. Проглядывая сквозь кроны деревьев, звезды ярко горели в небе, в дальнем углу площади стояли несколько торговавших съестным лотков, освещенных язычками пламени карбидных ламп. Перейдя на другую сторону, Амар остановился, стараясь различить сквозь невнятный гомон пронзительный голос газетчика: «Laa Viigiiie!» — но так ничего и не услышал. В лицо ему пахнуло ночным ветерком, в котором он узнал тяжелый запах сырой земли и подгоревшего масла со сковородок десяти тысяч кухонь за стенами меллаха, до которого было рукой подать. Внезапно Амар ощутил острый приступ голода. Он решил немедля ехать домой, сев в первый же автобус, идущий до Баб Бу-Джелуда. В любом случае не стоило возвращаться слишком поздно: мать с отцом могут заподозрить, что он не был на работе.

Снова он стоял на задней площадке, пока автобус ехал через темный меллах. В Фес-Джедиде было посветлее, наверное, потому что хозяева кафе и лавок успели зажечь свечи, масляные лампы и наполненные карбидом жестянки. Довольно много легионеров сошло в Баб Декакене, чтобы провести вечер в quartier réseгvé Мулая Абдаллаха.

Автобус остановился в Бу-Джелуде, Амар подождал, пока все выйдут, и прошел вглубь тускло освещенного салона. Здесь он сразу же увидел на одном из сидений то, что искал, — газету. Быстро, чтобы не заметил шофер, Амар схватил ее. Он все еще возился, заворачивая куклу, когда вступил под высокую арку ворот. Оказавшись на той стороне, он был неприятно поражен, когда навстречу ему шагнул человек и поднял руку, приказывая остановиться. Это был мокхазни в форме.

— Это что? — мокхазни вырвал у Амара сверток и сдернул обертку. Кукла, кувыркнувшись, безвольно упала ему на ладонь; держа ее перед собой, мокхазни направил на нее луч фонарика. Потом встряхнул и старательно ощупал. После чего с ворчаньем швырнул обратно Амару, который в темноте не смог поймать ее и выронил.

— Cirf halak[67], — сказал мокхазни — так, будто это Амар заставил его понапрасну побеспокоиться. — Убирайся! — Он отступил обратно в тень.

— Собачье отродье, — сказал Амар сквозь зубы, так негромко, что его слова наверняка были заглушены уличным шумом. Амару доводилось слышать, что в последнее время люди нередко попадали в подобные истории, но пространство, в котором он жил и перемещался, было настолько ограничено, что сам он до сих пор не сталкивался с бдительностью стражей порядка. Амар свернул налево, под крытые суксы Талаа эль-Кебиры, держа куклу за ногу; он так сосредоточился на том, чтобы придать изощренность потоку проклятий, которые бормотал себе под нос, что не сразу обратил внимание на идущего рядом человека. Резко обернувшись, он узнал в мерцающем свете мясной лавки старшего брата Мохтара Бенани, с которым часто встречался на футбольной площадке.

— Ah, sidi, labès? Chkhbarek[68]? — смущенно сказал Амар, надеясь, во-первых, что юноша не расслышал его не предназначенной для чужих ушей тирады, и, во-вторых, не заметил дурацкой куклы, болтавшейся у него в руке. В то же время интуиция подсказала ему, что было нечто странное если не в тоне, каким брат Мохтара приветствовал его, то в том, что он вообще с ним здоровается. Не было ровно никаких причин старшему Бенани, имени которого Амар даже не знал, задерживаться в подобный час на Талаа эль-Кебира, чтобы поговорить с ним. До сих пор они ни разу не обменялись ни словом; молодой человек иногда приходил на футбол поболеть за младшего брата, между болельщиками нередко возникали споры, и Амару он запомнился тем, что никогда не терял самообладания и не повышал голоса, сколь бы жаркой ни была перепалка. Теперь, вновь услышав этот голос, Амар успел даже мельком поразиться. Богатый оттенками, хорошо поставленный, он не походил ни на один голос, слышанный им прежде, и сладкозвучная напевность его только усиливалась тем, что юноша щедро уснащал свою речь египетскими словами и четко произносил