Дом паука - [28]

— А теперь ложись, — скомандовал молодой человек, указывая на место, где он только что сидел. Двое других наблюдали за тем, как он помогает Амару устраиваться поудобнее, подкладывая подушки ему под голову, несмотря на слабые протесты Амара, которому было стыдно, что вокруг него подняли такой шум. Но лежать было приятно. Он очень устал. Все молчали, пока не вошел слуга с подносом и поставил его рядом с подушками, на которых лежал Амар. Приподнявшись на локте, Амар выпил холодной воды. На стакане яркой красной краской были изображены аисты.

— Может, я навещу вашего отца как-нибудь в другой раз, — начал Амар. Он был уверен, что мужчина — не отец всем троим, но ему прежде хотелось услышать, что скажут в ответ сами молодые люди. На мгновение воцарилась тишина: было ясно, что юноши сомневаются, что именно ответить.

— Мулай Али вернется очень скоро, — ответил юноша, заботившийся об Амаре, он явно решил выступать от лица остальных. — Ложись. Я смажу тебе лицо филфилем. — Амар перевернулся на спину. — Закрой глаза покрепче.

Этот совет был явно излишним, так как Амару вовсе не хотелось, чтобы жгучий красный перец попал ему в глаза. Осторожными движениями юноша размазал притирание по лбу и переносице Амара.

— Надо тебе сходить к врачу, — сказал он, когда процедура была окончена. — Похоже, у тебя нос сломан.

«Mektoub»[49], подумал Амар, внутренне поеживаясь. У него не было ни малейшего желания идти к врачу, он твердо решил отложить деньги на ботинки.

Молодой человек опустился на подушки рядом с остальными двумя, которые, как чувствовал Амар, сидели, не спуская с него глаз. В комнате было очень тихо, тишину время от времени нарушал только шелест перевернутой журнальной страницы или чье-нибудь негромкое покашливание. Амар слышал несмолкающий гул ос на галерее, порой петух кукарекал где-то там, в залитом солнцем дворе. Он лежал, очень крепко зажмурившись, но постепенно мускулы лица расслабились, и он чуть было не уснул. Этого ни в коем случае нельзя было допускать здесь, в этом доме, под посторонними взглядами, — подобная мысль приводила Амара в ужас. Он решил говорить, все равно о чем, лишь бы не уснуть. Было важно, просто необходимо сказать хоть что-нибудь. Ему казалось, что он сидит и ведет долгую, серьезную беседу с тремя юношами, а они слушают и соглашаются. Издалека донесся раскат грома. Неожиданно кто-то кашлянул, и Амар понял, что вовсе не сидит, а значит, вполне вероятно, успел уснуть.

— Скажите, — громко произнес он. — Неужели Мулай Али и правда думает, что я забрался сюда, чтобы поджечь дом?

Неожиданно все трое юношей рассмеялись.

— Об этом ты лучше сам у него спроси, — ответил тот, что ухаживал за Амаром. — Откуда мне знать, что он подумал? Погоди, он вернется с минуты на минуту.

— Вы все живете в Фесе?

Было совершенно не важно, что эти трое подумают о его глупых вопросах, — только бы удержаться и не заснуть.

— Они — да. А я живу в Мекнесе.

— Так вы здесь гостите?

— Sa'a, sa'a, иногда я приезжаю погостить на несколько дней. Мулай Али — мой большой друг. От него я узнал больше, чем от любого ааллема.

Двое остальных пробормотали что-то в знак согласия.

Амару подобное заявление показалось довольно странным.

— Чему же он вас учит?

— Всему! — ответил юноша даже с некоторой горячностью.

— Я хочу сесть, — сказал Амар. — Не мог бы ты стереть филфил, пожалуйста?

— Нет, нет. Лежи спокойно. Мулай Али скоро вернется. Мне хочется, чтобы он видел, что я позаботился о тебе.

Амар взбодрился настолько, что уже больше не боялся уснуть. И снова гром раскатился где-то далеко, на другом краю земли. Амар лежал не шевелясь. Очень скоро послышалось тихое гудение мотоциклетного мотора. Амар представил, как мотоцикл сворачивает с шоссе на тропинку, въезжает в сад, катит среди деревьев и наконец с ревом тормозит перед домом. На лестнице послышались голоса, и Мулай Али вошел в комнату вместе с другим мужчиной; у незнакомца был необычайно звучный, низкий голос.

— Это Лахсен, — сказал Мулай Али. Все трое юношей приветствовали незнакомца. — Ага! Я вижу, наш друг заснул! Чем это ты намазал ему лицо, филфилем?

— Я не сплю, — откликнулся Амар. Ему вовсе не хотелось быть втянутым в разговор, но, с другой стороны, было ясно, что он не может лежать просто так, молча.

— Пусть лучше сядет, — сказал Мулай Али. Юноша из Мекнеса приподнял голову Амара и принялся ножом соскребать засохшую мазь с его лба и бровей. Счистив ее, он протер пораненные места влажным лоскутком. Между тем Лахсен вел с Мулаем Али, казалось, совершенно бессмысленный разговор.

— Таких?

— Да, девять.

— Что ж, у меня найдется.

— Мне показалось, ты сказал — одиннадцать.

— Нет, я не о том!

— Ах, да.

— Таких — пять.

— Ouakha[50].

— Послушай, именно про них я тебе и говорил. Сам видишь — ни в чем нельзя быть уверенным.

— Я уверен.

— Это невозможно. Поверь моему слову.

— Ладно, оставим вопрос открытым.

— Добавь еще шесть, и делай, что хочешь.

— А как насчет?..

— Погоди, мы еще к этому вернемся. Возьми персик. Лучшие персики во всем Саисе.

Решив, что веки его успели высохнуть, Амар приподнялся и сел, открыв глаза.

— А, вот и он! — воскликнул Мулай Али. — Kif enta? Теперь получше?