Дом паука - [2]

Мужская фигура быстро двигалась перед ним в темноте. «И где они только нашли такого?» — подумал Стенхэм, вспоминая облик высокого бородатого бербера в лохматой горской одежде, которого он впервые увидел в тускло освещенном дворике Си Джафара. Потом ему припомнились беспокойные перешептывания, доносившиеся из дальнего угла гостиной часа полтора назад. Всякий раз, когда эти семейные споры вспыхивали в присутствии Стенхэма, Си Джафар прилагал максимум усилий, чтобы отвлечь его внимание, принимаясь за какую-нибудь долгую историю. Как правило, история эта начиналась довольно-таки многообещающе, глаза Си Джафара лучились улыбкой за двумя парами очков, но было очевидно, что внимание его целиком и полностью приковано к голосам, доносящимся из угла. Понемногу, по мере того как шепот стихал, паузы между словами росли, взгляд Си Джафара начинал блуждать, а застывшая на губах улыбка становилась бессмысленной. Конца истории Стенхэму так никогда и не доводилось услышать. «Ага!» — вдруг торжествующе восклицал рассказчик без малейшего на то повода. После чего, хлопнув в ладоши, просил подать нюхательного табаку, оранжада или сандаловых щепок для жаровни, еще больше лучась довольством, а иногда даже озорно хлопал Стенхэма по колену. Подобная комедия разыгралась сегодня вечером около половины одиннадцатого. Мысленно возвращаясь к этому эпизоду, Стенхэм решил, что на сей раз причиной послужило внезапное решение послать вместе с ним человека, который мог бы проводить его до гостиницы. Теперь он вспомнил, что сразу же после того, как споры утихли, старший сын Си Джафара, Абдельтиф, исчез куда-то примерно на полчаса; скорее всего, именно он и нанял провожатого.

Человек сидел на корточках у темного входа во дворик, когда они выходили. Стенхэм смутился, так как знал, что Си Джафар отнюдь не богат, и, хотя такая скромная услуга не могла стоить чересчур дорого, так или иначе за нее пришлось заплатить, и Си Джафар не оставил сомнений:

— Ничего не давайте этому человеку, — сказал он по-французски. — Я уже обо всем позаботился.

— Но я могу добраться и сам, — вновь запротестовал Стенхэм. — Я знаю дорогу. Вспомните, сколько раз я возвращался один.

— Нет-нет, что вы, — вдруг вполголоса принялись уговаривать его четыре сына Си Джафара, его двоюродный брат и зять, сам же старик ласково погладил Стенхэма по руке.

— Так лучше, — сказал он и с забавной церемонностью поклонился. Возражать было бесполезно. Мужчина не отпустит его до самой гостиницы, а там препоручит заботам портье, после чего растворится в ночи, вернется в темноту, из которой возник, и Стенхэм никогда его больше не увидит.

На улицах не было ни души. Стенхэм подумал, что можно было бы пройти и более людными местами, но его спутник очевидно предпочитал пустынные улицы. Стенхэм вытащил маленький фонарик-движок и стал нажимать на ручку, направляя тусклый луч под ноги провожатому. Жужжание фонарика, похожее на стрекот насекомого, заставило проводника обернуться и удивленно взглянуть на Стенхэма.

— Свет, — сказал Стенхэм.

— Слишком шумит, — недовольно проворчал проводник.

Стенхэм улыбнулся и сунул фонарик обратно в карман.

Тусклый луч погас. Как этим людям нравятся всякие игры, подумал Стенхэм. Вот этот, например, играет сейчас в гангстеров и полицейских, вечно они кого-нибудь выслеживают, либо, наоборот, сами становятся объектами слежки. «Восточная страсть все усложнять, запутанные узоры, арабески», — уверял его Мосс, однако Стенхэм не был уверен, что дело в этом. С тем же успехом это могло быть потаенное чувство вины. Он попытался было отстоять эту мысль, но Мосс поднял его на смех.

Немощеные улочки шли под уклон. В городе не было ни фута ровной земли. Стенхэму приходилось идти, напрягая икры, перенося всю тяжесть тела на пальцы ног. Вокруг стояла глубокая тишина, нарушаемая только шарканьем его подошв. Босой проводник двигался бесшумно. Время от времени, когда они выходили из крытых переходов, редкая капля дождя тяжело падала с неба, словно всего в нескольких футах над землей было натянуто незримое влажное полотно. Впрочем, незримым было все: земля под ногами, стены домов, небо. Стенхэм резко нажал на ручку фонарика, и перед ним на мгновение возникла, быстро поблекнув, фигура идущего впереди человека в бурой джеллабе и его огромная тень, выросшая на балках, подпиравших крышу галереи. Проводник снова протестующе заворчал.

Стенхэм улыбнулся: непостижимые реакции мусульман забавляли его, и он всегда относился к ним снисходительно, поскольку, по его собственным словам, ни один немусульманин не постиг мусульманское сознание настолько, чтобы судить о нем безошибочно. «Они очень, очень далеки от нас, — любил повторять он. — Мы даже отдаленно не можем себе представить, что руководит ими». Говоря так, он отчасти лицемерил. На самом деле, он главным образом надеялся убедить других в существовании этого непреодолимого водораздела. Сам факт, что в таком случае он мог позволять себе намеки на верования и побуждения, управляющие людьми на той стороне, придавал ему уверенность в собственных попытках разобраться в них и некоторое чувство превосходства, которое, по его мнению, он заслужил, столько лет терпеливо снося суровую обрядовость марокканской жизни. Претендуя на знание, которым другие не обладали, он давал себе небольшую поблажку, закрепляя за собой право старшинства. Втайне он был уверен, что марокканцы — самые обычные люди, что различия по большей части состоят в ритуале и особенностях поведения и даже тонкая магическая завеса, сквозь которую марокканцы смотрят на жизнь, не придает их восприятию особой остроты. Ему было приятно, что этот безымянный босоногий бербер ведет его самыми темными, самыми глухими закоулками; то, почему этот человек предпочитал подобную таинственность, ровно ничего не значило. Это было кошачье, ночное племя. Не случайно в Фесе почти не было собак. «Интересно, подметил ли это Мосс?» — подумал Стенхэм.