Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи - [32]

— Да что они, сдурели там, в этой «скорой помощи»? Сдурели, что ли?

В глазах Эльзы, где одновременно царили внезапный ужас перед жизнью и желание плакать, с которым она боролась, до крови закусив губу, я читала те же вопросы, что сковали железными обручами и мои виски: возможно ли это, как это случилось, чем мы заслужили такое наказание?

Иногда Эльза подходила ко мне, хватала за руку, сильно ее сжимала, впиваясь в мою ладонь своими коротко остриженными ногтями. Мне не было больно. Я ничего не чувствовала, как ничего не чувствуешь во время кошмара, когда по пятам за тобой гонится сам Сатана. Чувствуешь лишь само состояние кошмара — бесформенного чудища, что управляет всеми твоими движениями, мешает их совершать, стирает твои ощущения, разжижает и рассасывает твои мысли.

Скрипнув шинами, подкатила и остановилась «скорая помощь». Два санитара вынесли носилки и уложили на них Эрика. Со всех сторон раздавались автомобильные гудки, слева от нас возникла полицейская машина; я спросила санитара, можно ли мне поехать с ними, но он, даже не взглянув на меня, отказал.

На носилках лежал уже не высокомерный отчужденный Эрик, в чьей холеной красоте было нечто антипатичное, а неподвижное тело с маленьким, лишенным всякого выражения лицом, утратившее обычные человеческие функции — говорить, мыслить, видеть, двигаться. Ну почему я не волшебница или что-нибудь в этом роде, почему не обладаю сверхъестественной силой! Мне так хотелось бы наклониться к нему, поцелуем или лаской открыть ему глаза и волшебным словом прогнать беду.

Анри, Эльза и водитель слушали объяснения полицейского. Он указывал им, куда следует ехать.

Несмотря на духоту и жару туннеля, Анри был бел как полотно. Когда Эрика увозили, он проследил за скрывшейся среди других машин «скорой помощью». В его взгляде было то же, что во взгляде Эльзы и наверняка в моем — удвоенное ужасом неверие.

Наконец он подошел ко мне.

— Нужно ехать в комиссариат.

Взял меня под руку, потянул к машине, я почти что легла на заднем сиденье и вновь увидела лицо Эрика в тот момент, когда его сбило — лицо испуганного ребенка, которому сейчас дадут пощечину и который не понимает — за что, лицо униженного и обиженного ребенка.

— Вы знаете, куда они его отвезли?

— В больницу. В Булонь или что-то в этом роде, — ответил Анри.

— Амбруаза Паре?

— Кажется, да.

В комиссариате я хотела позвонить в больницу. Инспектор сказал, что это ни к чему: с одной стороны, еще слишком рано запрашивать о «моем друге», а с другой стороны — мой звонок ему не поможет.

Я тут же перестала плакать и обозвала его про себя сволочью. Он в этот момент как раз изучал права Анри. Поднял голову, с холодной ненавистью улыбнулся и сказал, что права эти — дешевая подделка.

— Может быть, — нелюбезно отвечал Анри, глядя в другую сторону. — Не знаю. Я получил их от отца.

— Ваш отец руководит автошколой?

— Нет. Он комиссар полиции. В Вилле-сюр-Мер. Могу дать телефон. — Анри взглянул на часы, как бы с сожалением прищелкнул языком, что вышло не очень натурально, и добавил: — Правда, не думаю, что вы застанете его в это время… Если только позвонить в клуб.

— Какой клуб?

— Теннисный. Он частенько пропадает там в этот час.

— Так уж получается, — вставила Эльза. — Мастера всегда поздно выходят на корт.

— Ничего не понимаю, — проговорил инспектор.

Это был молодой, но почти лысый человек с женственными чертами лица. Жестокий и ограниченный на вид. Я спросила его, могу ли уйти, и он разрешил. Эльзе и Анри я сказала, что остаюсь в Париже: мысль бросить Эрика одного в больнице, не сделав всего, что в моих силах, чтобы помочь ему перенести свалившееся на него несчастье, которое неизвестно еще чем закончится, — была мне невыносима. Я все время видела его глаза — глаза, молящие о помощи.

Эльза встала, мы обнялись.

— Мы позвоним тебе из Вилле, — сказала она. — У тебя есть телефон?

— Да.

Она записала мой телефон на обороте своего удостоверения личности; тем временем Анри и инспектор продолжали разглядывать друг друга со все нарастающей взаимной антипатией, пока Анри не спросил:

— Подарить вам мою фотографию?

У меня оставалось франков двадцать, я поехала в больницу Амбруаза Паре на метро. Полчаса прождала в коридоре зеленоватого цвета. Затем вышел врач и сказал, что у Эрика перелом правой ноги, вывих левого плеча, но больше ничего, хотя он сейчас в бреду, очень возбужден, много говорит. Я спросила, могу ли видеть его. Врач ответил не сразу. Некоторое время он разглядывал меня.

— Это вы — Одиль?

— Почему вы спрашиваете?

— Вы его подружка?

— Да. Можно мне его видеть?

— Завтра. Сегодня ночью он будет много спать. Завтра ему станет лучше, а дней через десять он сможет выйти. Уверяю вас, это не смертельно.

Я несколько раз поблагодарила его. Выйдя из больницы, пешком, вдоль теннисных кортов, дошла до Отёйской заставы. Шла быстро, пряча под козырьком улыбку: два часа кошмара, которым жизнь наполнила мои глаза и уши, кончились, впереди открылась некая сияющая перспектива: Эрик жив, я чувствую в себе силы и терпение, необходимые для того, чтобы помочь ему выдержать десять дней в больнице и потом месяц-другой реабилитации. И еще: после тех прикосновений и улыбок, которыми мы с ним обменялись в машине, между нами как бы протянулась — или только протягивается — ниточка. Я желала этой связующей нити, какого бы рода она ни была.