Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи - [14]

Стоило Франсуазе прервать на несколько секунд свой рассказ, чтобы закурить, выпить воды или просто перевести дух, я говорил ей, что она сразу показалась мне не такой, как все, более утонченной, глубокой, что мне непонятно, почему она за таким толстокожим типом, как Мишель. Она не отвечала, лишь вздыхала и махала рукой: ей, мол, давно это ясно, она и сама с трудом понимает… Так, мол, получилось, и все тут. А я повторял, что она достойна лучшего, много лучшего.

Я заметил, что кого угодно можно потрясающе быстро убедить в чем угодно, уверяя, что твой собеседник достоин лучшего. Заметил я и то, что в большинстве случаев настроение у людей при этом портится. Это-то мне и нужно: подбить Франсуазу против ее мужа, как подбивают тесто для оладий, дождаться развязки и, подобно старательному пауку, потихоньку плести другие нити интриги.

В прихожей вновь послышался шум, но, зная, кто пришел и зачем, я даже бровью не повел. Должен заметить, что, войдя в кухню, Мишель не поздоровался со мной. Он угрюмо поинтересовался у Франсуазы, чем она тут занимается полтора часа. Она пожала плечами, закатила глаза, тут я их и оставил на растерзание друг другу.

В прихожей я вспомнил о свидании с Паулой, бросился из дому, схватил велосипед и вихрем помчался к ней. Никого. Я одним духом вернулся на пляж и увидел ее — она лежала ничком перед «Винтерхаузом» под своим красным зонтом. Было непонятно: почему она так рано отправилась на пляж и почему мы разминулись у моего дома или по дороге. Так и не найдя ответа, я не осмеливался сесть рядом с ней.

— Садись, Эрик.

Паула говорила сквозь полотенце, не меняя позы.

Я сел. Паула перевернулась на спину, затем приподнялась на локтях. В волосах у нее застряли песчинки. Я сказал ей об этом.

— Сними, — попросила она.

Я протянул руку, она взяла ее в свою и спросила, изменилось ли что-нибудь в наших отношениях с прошлого года. Я ответил «нет» и стряхнул песок с ее волос. Проникающие сквозь зонт лучи солнца делали розовым ее прекрасное лицо, которое показалось мне вдруг лицом очень юной девушки с выпуклым гладким лбом и веснушками.

— Почему же ты тогда не пришел?

— Был занят и не мог предвидеть, что вы уйдете так рано.

— Эльза спешила к друзьям, пришлось пойти.

Паула принялась рыться в сумке, то есть наклонила голову, чтобы спрятать от меня глаза.

— Женщина? — спросила она.

— Да.

— Из числа твоих жильцов?

— Да.

Паула улыбнулась, отложила сумку и спросила, не найдется ли у меня сигареты. Я ответил «нет».

— По-прежнему не куришь?

— По-прежнему.

— Похвально.

— Потому и не курю.

Паула опять улыбнулась, сказала, что я не меняюсь, и мило попросила меня раздобыть для нее сигарету. Я поднялся и подошел к группе ребят и девчонок моего возраста. Они расположились за ветроломом, усевшись так, что с помощью голов и ног образовывали круг, в центре которого лежал волейбольный мяч. Они слушали радио. Я нагнулся, взял сумку одной из девчонок, достал пачку «Кэмел» и вытащил сигарету.

Высокий блондин с ожогом от солнца на груди и серебряной цепочкой на шее смотрел на меня. Я улыбнулся ему.

У Паулы не было спичек. Я вернулся и попросил огонька у того самого высокого блондина. Я и не думал, что он согласится.

Но он согласился. И даже поднес мне зажженную спичку. Наклонившись, я узнал, что его зовут Филипп. Имя было выгравировано на цепочке.

На середине сигареты Паула предложила встретиться вечером у нее, сразу после того, как уснет Эльза, привыкшая ложиться в одиннадцать. Я ответил, что приду в назначенный час, и отправился в клуб. Как и накануне, играл в теннис с Анри.

Комиссар Леблан, отец Анри, некоторое время наблюдавший за нашей игрой, счел, что последнее время мои подачи никуда не годятся. Что правда, то правда, и это беспокоит меня. Позже, когда я сел на велосипед, комиссар, возвращавшийся на службу, с видом заговорщика театрально шепнул мне, что в этом году я вновь могу рассчитывать на него.

VI

Дневник Одиль

Вилле-сюр-Мер, 2 августа

Одиннадцать вечера. Столкнулась на лестнице с Эриком Короной. Он с большим «шиком» — как сказали бы в среде мелкой буржуазии — кивнул мне и поинтересовался, все ли в порядке, нет ли каких-нибудь пожеланий.

Я, как идиотка, ответила «нет». Потом вспомнила про свою кровать, хотела завести об этом разговор, но Эрик был уже внизу. Он снял с вешалки серый свитер, набросил его на плечи и, перед тем, как выйти, обернулся, пожелав мне доброй ночи. Я опять по-идиотски поблагодарила и прошла к себе. Подойдя к окну, я увидела, как Эрик погладил собаку и закинул ногу на велосипед. Он поехал стоя, не опускаясь на седло, и вскоре исчез из виду. Звякнул колокольчик у ворот, затем все стихло. Я села на кровать, послышался ужасный скрип, как будто под матрацем кого-то душили. Тогда я пересела на колченогий стул и почувствовала, что в горле у меня стоит ком.

В дверь постучали. Я открыла, это был Паскаль в своем светло-сером костюме. Никакими силами в мире не заставишь его надеть джинсы или плавки.

Сегодня Паскаль накатал десять страниц. В том же самом вчерашнем кафе, не развязывая галстук, не снимая пиджака. Я попросила прочесть написанное. Он не согласился. Я попросила поцеловать меня. Он согласился, но ком в горле остался.